Сетевые исследовательские лаборатории «Школа для всех» - Библиотека

Сетевые исследовательские лаборатории «Школа для всех»

Статьи и учебные материалы Книги и брошюры Курсы Конференции

Сообщества как педагогические направления		Совместные сообщества педагогов, студентов, родителей, детей	Сообщества как большие образовательные проекты
Step by step Вальдорфская педагогика Вероятностное образование Дидактика Зайцева КСО Методики Кушнира «Новое образование» Педагогика Амонашвили	Педагогика Монтессори Пост- коммунарство Ролевое моделирование Система Шулешко Скаутская методика Шаталов и ... Школа диалога культур Школа Толстого	Клуб Бабушкиной Корчаковское сообщество Педагогика поддержки Семейное образование Семейные клубы Система Леонгард	Красивая школа Макаренковские чтения Эврика

Список форумов

Новости от Агентства Новые материалы сайта Новости педагогических сообществ Архив новостей Написать новость

Дети-читатели Учитесь со Scratch! АРТ-ИГРА…"БЭММс" Детский сад со всех сторон Детский сад. Управление Школа без домашних заданий Социо-игровая педагогика

О проекте	Ориентация на сайте	Как работать на сайте
О проекте Замысел сайта О структуре сайта Другие проекты Агентства образовательного сотрудничества О нас Свяжитесь с нами	Путеводители по книгам, курсам, конференциям	В первый раз на сайте? Как работать на сайте Проблемы с регистрацией Что такое «Личные сообщения» и как ими пользоваться? Как публиковать статьи в Библиотеке статей

Напомнить пароль Зарегистрироваться Инструкция по регистрации

Лаборатория «Сельская школа» Лаборатория «Начальная школа»

Лаборатория «Пятый класс»Лаборатория «Подростковая педагогика»

Лаборатория «Галерея художественных методик»Лаборатория старшего дошкольного возраста

Send by email
Email address*
Title*
Content*	Цирульников А. 12 лет. Удостоверение личности Существует масса всяких теорий о человеческих способностях. В этой чудесной теме (недаром про талант говорят - от Бога) больше, впрочем, неясного. Единственное, чем мы располагаем, что более-менее очевидно - собственная жизнь. Особенно когда ее большая часть прожита и неожиданностей, в смысле новых способностей, не предвидится. Остается поразмыслить по поводу тех, что есть. Если когда-то был призван и, в общем, не уклонился от своего призвания, можно попытаться задним числом понять, откуда у него "росли ноги" в детстве. Занятие, разумеется, субъективное. Очень спорное. Частное. Прошу прощения у психологов за наглость, я бы назвал способность удостоверением личности. Вот она, на фотокарточке прошлых лет. Ну, уж какая есть. Не хуже, чем ныне. Отложенная партия Когда мне было двенадцать лет, знакомый мальчик привел меня в шахматный клуб. Спортивное общество "Юный динамовец" находилось на Трубной площади, рядом с цирком, в старинном особняке с балкончиком. Внизу, в зале, состязались в белых трико фехтовальщики, а наверху - шахматисты. Руководил юными дарованиями заслуженный мастер спорта Виктор Люблинский. Принимали в клуб "Юный динамовец" просто: с новичком садился за доску шахматист самой низкой квалификации, четвертого или пятого разряда; если новичок не проигрывал, его брали. В шахматном клубе у Люблинского теории учили мало, в основном, играли, приобретая знания на практике. Года за два, участвуя в турнирах, можно было подняться по квалификационной лестнице до первого разряда. Что-то в клубе я получил помимо шахмат. Припоминаю: воскресным утром, аккуратно одетый мальчик, с носовым платком в кармане, доезжал на тридцать первом троллейбусе до конечной остановки, ощущая волнение перед партией. В большой комнате уже стояли расставленные фигуры, шахматные часы, лежали бланки, на которых записываются ходы. Мальчики в чистых рубашках. Что-то в этом было, может быть, от синодального хора. Я учился не просто логически мыслить, считать на несколько ходов вперед, проводить комбинацию, а побеждать. Да, пожалуй, если бы не эта завершающая кульминация - победа, шахматы ради шахмат меня бы не привлекли. У меня были не бог весть какие шахматные способности, я был просто неглупый, способный, в широком смысле, мальчик, такие обыкновенно достигают определенного успеха в разных видах деятельности, но если становятся мастерами - то в каком-то одном. Шахматы не были для меня этой деятельностью, на шахматной доске я, по-видимому, "проигрывал" какие-то личные качества, необходимые в другом: сосредоточенность (увы, при неумении быстро переключаться), усидчивость, терпеливость (далеко не во всем), трудолюбие (в том, что любишь). Проигрывая партию, я переживал, но не настолько, чтобы бросить игру. Я думаю, что это имело какое-то значение поздней, при преодолении жизненных проигрышей. Я стремился быть первым. Моему отцу это качество очень не нравилось, казалось бахвальством. Сам он не был в жизни первым, даже одно время на киностудии работал вторым оператором. А я хотел быть первым, да, я это теперь ясно понимаю. Желание быть первым, запевалой. Что примечательно - не командиром, не организатором, не капитаном команды. А запевать в хоре, быть первой скрипкой, играть на первой доске. В "Юном динамовце" это еще как-то удавалось, хотя, впрочем, на первой доске я играл редко. А потом общество временно закрыли, я стал ходить в центральный шахматный клуб на Кропоткинскую, и здесь впервые почувствовал, что такое настоящие шахматы. Тут был гроссмейстер Суэтин, была теория, разбор партий на настенной изящной доске, мальчики-перворазрядники, собранные со всего города. Вот когда я впервые почувствовал, что один и тот же квалификационный разряд может принадлежать борцам разной весовой категории. На первенстве Москвы среди мальчиков я занял предпоследнее место. Я проигрывал, я все время проигрывал. Даже когда на доске была ничья, даже в абсолютно выигрышной позиции, я умудрялся сделать такой ход, что она превращалась в безнадегу. Еще оставался чистый носовой платок в кармане, трепет перед игрой. Осторожное прикосновение к фигуре ("Поправляю"). Маленький сгорбленный секретарь - служка Изя, в нарукавниках, расставлял шахматные часы. Они шли все быстрей и быстрей. Я часто попадал в цейтнот, откладывал партию и сдавался, не возобновляя игры. А все же для чего-то это было нужно. Вот теперь, по истечении длительного времени, можно проанализировать отложенную партию. В конечном счете, она заканчивается у всех одинаково, но пока игра продолжается, человек чему-то да учится? Может быть, продумывать и находить сильные за противника ходы, не рассчитывая "на дурака". Приносить жертву за инициативу. Взвешивать собственные шансы. Мне повезло, я видел выдающихся шахматистов, юных и взрослых. Настоящие дарования. Как и в математической школе, куда я попал благодаря первому разряду (в школьную команду набирали шахматистов). Знаменитый московский учитель Семен Исаакович Шварцбурд сам играл неплохо. Маленький, сухонький, на костылях с детства, с большущим лбом, он был учителем от Бога и полагал, что заниматься серьезно двумя вещами невозможно. Выбирайте, сказал он попавшим в его класс вундеркиндам: математика или шахматы. Я выбрал математику, к которой был абсолютно не способен. Я пришел к тебе с приветом В детстве меня собирались учить на пианино, у нас дома стояло старинное, "Август Фюрстер". Педагог послушал, сказал: у ребенка нет слуха. А со временем обнаружилось: и слух есть, и голос. Звонкий. В пионерском лагере я был запевалой. Меня сразу в отряде замечали и включали в концерт, одного, или с хором. Пел вот это: "Я первый ученик среди ребят. Пятерки в мой дневник как ласточки летят". А хор говорил: "Хвастун". Петь мне очень нравилось. Это был мой любимый предмет. Пение и физкультура. Ну, потом еще литература. Самые второстепенные предметы в школе, как тогда были, так и теперь. А мне нравилось петь. "Ви-жу в не-бе жа-а-воро-онка. Слы-и-ишу пенье со-о-оловья-а. Это русская сторонка, это родина моя" Конечно, я был не Робертино Лоретти, но пел, без ложной скромности, замечательно. Высокий, звонкий, чистый мальчишеский голос, видимо, пробирал слушателей до комка в горле, до мурашек по коже, как пробирает теперь меня детский голос. Я не мог не чувствовать своего влияния на слушателей, да никто и не скрывал этого. Однажды, после окончания летней смены (пионерский лагерь был от киностудии имени Горького), в Доме кино меня остановила наша воспитательница и пригласила сниматься в фильме. Помню, что это был фильм Марка Донского "Здравствуйте, дети!", и я тогда учился в пятом классе. Меня привели на кинопробу. В павильоне студии было много детей в костюмах, гриме. Все крутились вокруг широко известного кинорежиссера, лауреата Ленинской премии. "Вот, - представила меня воспитательница - ассистент режиссера, - это Толя, он прекрасно поет. Спой, что ты пел в лагере". Я спел "Рушник", по-украински. Донской, родом с Украины, растрогался. "А это знаешь?" - стал называть он какие-то песни. Я ни одной не знал. Он сам спел. Потом посмотрел на меня, видимо, не зная, что делать со мною дальше. "Какие-нибудь стихи знаешь?" Конечно, не мог не знать. Но в этот момент начисто забыл все от страха. В голове вертелась единственная строчка: "Я пришел к тебе с приветом". "Можно прочту?" - спросил я. И начал читать, но дальше первой строчки дело не двинулось. "Я пришел к тебе с приветом. Я пришел к тебе с приветом, рассказать..." - бормотал я. А дальше? Что рассказать? - с ужасом думал я, чувствуя, что проваливаюсь, окончательно проваливаюсь. Со всех сторон начали подсказывать. "Рассказать, что солнце встало..." - шепнул оператор. "Что оно горячим светом, - шептал папин знакомый директор картины, - по листам затрепетало...". Все было напрасно. Я стоял как вкопанный. "Он растерялся", - предположила ассистент. Донской с сомнением посмотрел на меня. "Может быть, он что-то еще может?" Ну что я мог? Ничему меня не учили. Нотной грамоты я не знал, ни на одном инструменте играть не умел, до такой степени был в этом неразвит, что когда позже стал писать песни, собственную музыку запоминал так: ставил крестики, цифры, прямо на клавишах пианино, а потом кто-нибудь записывал в нотах. Единственным инструментом в детстве был голос. Непонятно, зачем дается такой голос в детстве, если мы потом не становимся певцами. С какой целью? Или никакой цели нет, и чистый детский голосок - просто один из многих в хоре, в котором сливаются щебетанье птиц, шепот капель, шум ветра в верхушках деревьев... Или, может быть, голос ребенка - нечто вроде жаберной щели, которая существует, говорят, у человеческого зародыша, когда у него еще нет ни лица, ни рук, ни легких, а когда они появляются, она исчезает. У всех почти, кто изумлял в детстве голосом, он ломается и пропадает. Пропал и у меня. Проба пера Свою первую вещь я написал в тринадцать лет. Произведение, страниц в двести, называлось в духе того времени: "Сквозь бездну Вселенной". Получилось это так: один парень из нашего двора под большим секретом сообщил мне, что американцы нашли в пустыне Сахара ящик из неизвестного материала, а в нем - карту Земли, с такими приплюснутыми полюсами, которые у нее были, когда еще никого не было. "Кого не было?" - не понял я. - "Людей" - "Как это, а кто же тогда карту нарисовал?" - "В том-то и дело..." - многозначительно заметил мой собеседник. Я был ошарашен. Возможно, поводом к литературе и должна быть "ошарашенность". Спустя какое-то время я взял тетрадку и стал записывать в нее собственную версию происшедшего. Действие первой главы происходило где-то в обсерватории на Земле, а второй - на Альфе Центавра. К такому развитию событий я был подготовлен чтением советской научно-фантастической литературы, типа популярных в те годы книжек Казанцева, Ефремова. Своих первых героев, думаю, я списал оттуда. Но как бы то ни было, ежедневно, после уроков, я садился за стол и писал очередную главу разворачивающихся как будто не по моей воле событий. Это не было похоже на школьное сочинение, там я отвечал на заданные вопросы, а тут сам их ставил. Мне и сейчас странно, откуда могла взяться у мальчишки, предпочитавшего всему футбол, такая усидчивость. Писал я, наверное, месяц с лишним, а когда кончил, передо мной лежала стопка исписанных тетрадок. Оставалось придумать название и под ним вывести: "повесть". Мама отдала ее перепечатать машинистке, а я поехал в пионерский лагерь и с нетерпением ждал посылки. Помню, как, затаив дыхание, нес напечатанное произведение с почты, продираясь сквозь заросли кустов. Теперь я был писатель. Вот вопрос, который любят освещать в предисловиях к собраниям сочинений: как формируется, возникает писатель. Откуда? Кто оказал на него влияние? Обыкновенно, находят кого-то. Но ведь это ничего не объясняет. Сочинительство - загадка, которая не разгадана никем, включая самих сочинителей. Хотя им дано знать с самого начала, кто они. Мне не было тринадцати, а я уже знал, что я писатель, был убежден, что именно это мое призвание. Ну, как объяснить? Без профориентации, без поддержки, без литературного образования (классику стал читать только после окончания школы), на одной научно-фантастической литературе? Да плевать призванию на схемы. Толкнуло, и все. Но, конечно, если разбираться в подробностях, то кое-что обнаружится. И моральная поддержка взрослых - мое мальчишеское писательство одобрял отец ( он был киношником и давал почитать мои сочинения приятелям-сценаристам, один украл у меня сюжет, о чем отец с гордостью всем сообщал). И литературное образование - тоже все-таки было, неформальное, в знаменитом литобъединении ЦДКЖ "Магистраль" (откуда вышло немало разного пишущего народа), под патронажем критика и поэта Григория Левина. Это было немаловажно: среда, критика, литературные образцы. Но учился ремеслу я все же сам, на своих собственных вещах и книгах любимых писателей, высматривал, как строится фраза, диалог, синтаксис. Подражал Бредбери, Хэмингуэю, Гоголю, с его верстами перечислений, мимо которых несется "тройка". И я несся - с остановками у Экзюпери или Пришвина, у которого учился "родственному вниманию" к природе (лет с двадцати регулярно, как на работу, выходил в лесок, наблюдал и записывал что-то в дневник о весеннем небе, "набухшем как почка"). А у Бунина и Катаева перенимал способность живописать увиденное на улице (недавно попала в руки одна из тех тетрадок, и я поразился, как систематически, упрямо, оказывается, я учился писательскому ремеслу, профессионально самообразовывался). Призвание - это самообразование Конечно, упорными бывают и графоманы, но обыкновенно, нормальный человек не будет настойчиво изучать то, к чему не способен, попробует раз-другой, и бросит. На этом, кстати, строил свою известную, но, мне кажется, мало изученную систему, замечательный педагог Игорь Павлович Волков, подбрасывая детям разные занятия: писание стихов, конструирование, изобретательство... Все пробовали и бросали. Один какой-нибудь продолжал. Возможно, вообще, максимум, что может себе позволить педагог в отношении способности ребенка - это дать попробовать. И все, уйти в сторону. И появляться не часто, когда сам попросит. Еще вот что неясно: какой для призвания лучше путь - прямой, как кратчайшее расстояние между двумя точками, или зигзагом. У меня был черт знает какой зигзаг. В разгар перехода от фантастики к белому стиху зачем-то пошел учиться в математическую школу. Влекла не способность, а любопытство - что там, в необычной школе. (То, что такая бывает, догадывался благодаря кружку по математической генетике, который у нас, в обычной школе, вели студенты: "Рецессивная аллель влияет на фенотип, когда генотип гомозиготен" - эта абракадабра врезалась в память на всю жизнь). В отличие от элементарной математики, тут я не чувствовал себя ущемленным. А мне, как теперь понимаю, было мало ощущать себя в чем-то первым, хотелось еще не хуже других быть - в остальном... "Остальное", в начале 60-х, связывалось не с "лириками", а с "физиками", способные ребята шли в математические школы. Каким-то чудом меня, троечника (впрочем, об этом никто не знал, я переписал дневник) приняли в одну из самых сильных школ - 444-ю в Измайлове, в класс к Семену Исааковичу Шварцбурду. Тогда еще не член-корреспонденту, но уже автору учебников и основателю первой в стране школы с классами программирования. Семен Исаакович был педагог такого класса, что если уж ты попадал к нему в руки, то совершенным профаном, дураком в математике, выйти от него не мог. Да и в других вещах - тоже. Это была школа с большой буквы, по сути, лицей, и мы были лицеистами, или как выражался некогда один старый министр-реакционер, "аристократией ума". "Математика - это язык" - говорил Шварцбурд. "Урок надо вести так, чтобы мысль ученика была чуть-чуть впереди мысли учителя". Зачем он говорил это нам, пятнадцатилетним? Зачем подбрасывал в список заданий на дом задачку - из нерешенных человечеством? Вряд ли он думал, что можем решить, но, видимо, считал, что стоит помучиться. Нужно ли было это мне? Не знаю. Не попади я в класс к Шварцбурду, судьба могла сложиться иначе. Например, я бы не стал доктором наук, и кандидатом не стал. Вообще, мог не закончить института. Не раздваивался бы всю жизнь. Не забывал бы ни на минуту, что великий, непризнанный. И в конце концов... бросил бы. А так - пишу. Это смешно: кто может знать, какой путь лучший? Да тот, которым идешь. далее... http://setilab2.ru/modules/article/view.article.php/c3/144

© Агентство образовательного сотрудничества

Не вошли?