Разговор пятый
Иван. Ты, конечно, жена, теперь менее сомневаешься в пользе моего учения?
Анна. Если ты хочешь, чтобы я сказала правду, то знай, что я до сих пор думаю, что ты обманешься в своем ожидании. Выслушай меня и не горячись.
Иван. Ну, ну, рассказывай! Я стану спокойно слушать.
Анна. Хотя я люблю тебя, однако всегда готова держаться правой стороны, и уверена, что ты не будешь за то на меня гневаться. Возможно ли поверить, чтобы учение твое было дельное, когда наш городской учитель и даже весь город смеются над тобою, говорят, что ты помешался, и что твое учение сущее шарлатанство?
Иван. Далее!
Анна. Согласись сам, что ты принялся нее за свое дело… Тебе ли идти наперекор ученым людям, которые всю жизнь свою провели за книгами? Уж верно они знают не менее твоего, но они все против тебя. Вчера я была у Софьи Власьевны, где, между многими гостями, нашла и нашего учителя, Мирона Перфильевича Бабибукина. Признаюсь, я едва из себя не вышла, когда услышала, что Бабибукин стал поднимать тебя на смех. «Худые времена! Худые времена! – восклицал он обступившим его мужчинам, нашим соседям, – слыхано ли дело, чтобы когда-либо кузнец осмелился противоречит нашему брату, ученому зелью, опровергать наши старинные методы, которые стольких людей уже сделали великими, и провозглашать за лучшую методу какого-то французенка Жакото! Ну не смешно ил это, почтеннейшие?» – тут наш Бабибукин немного остановился и поглядел на всех пристально, как бы желая узнать мысли каждого, но когда все в один голос ему поддакнули, то он так захохотал, или лучше, заревел, что мы, женщины, едва уцелели от страху на своих местах. Потом он продолжал: «Я… я… я, который так прилежно учился по латыни» – тут он насчитал нам премножество сочинителей, которых он не только читал, но даже учил наизусть, Цицерона, какого-то Корнеева Непутай и других – «чтобы я не умел учить детей? Чтобы я допустил кому-нибудь сказать, что такой-то лучше и скорее меня сможет выучить грамоте! Избави Боже! Эти шарлатаны Жакотисты – эти франтмасоны, карбонары вздумали проповедовать учение совершенно навыворот! Слыхано ли дело, чтобы дитя могло научиться читать, не вытвердя прежде азбуки? – О, это уже из рук вон…» «Правда, правда, закричали все мужчины, это совершенная фантасмагория!» – «По истине так, почтеннейшие, – возразил Бабибукин. Нам, искусившимся в школьном деле, даже наверное известно, сколько месяцев ученик должен просидеть за азбукою, сколько потом за складами, особенно за трехсложными и четырехсложными».
Ты не удивляйся, Иван, что я с такою подробностью пересказываю тебе слова Бабибукина: я не проронила ни единого словечка. Ибо слова трогали меня за живое.
Иван. Напрасно было горячиться, друг мой, однако, сделай одолжение, продолжай!
Анна. «Случается иногда, это правда – говорил Бабибукин, – что другой мальчик выучится читать и в два, три месяца, но зато скольких трудов это стоит учителю! Ведь вы знаете, господа, старинную пословицу: за битого двух небитых дают, так-то бывает и в нашем деле. Когда над которым учеником сам хорошенько помаешься, то и вдолбишь ему что-либо поскорее другого. У меня бывали такие олух, прости Господи, которые по целому году сидели за азбукою и не раз бывали биты мною, а теперь смотришь – уже стали люди чиновные! Нам ли после этого учиться своему делу у какого-нибудь кузнеца? Ха-ха-ха!
Гости слушали Бабибукина с большим вниманием, и, по-видимому, были все на его стороне. Иные даже до того поверили ему, что подсели ко мне и стали мне советовать, чтобы я отвела тебя от твоего благодетеля, чтобы я отговорила тебя заниматься по новой методе. Однако я всякому отвечала наотрез, что никогда не дерзну сопротивляться мужу моему, что воля его есть мой закон, что я поступила бы весьма неблагоразумно, если бы стала делать наперекор ему, ибо не идет жене быть наибольшей в доме.
Иван. Я никогда не сомневался в тебе, любезная жена! Однако продолжай: проповедь Бабибукина весьма потешна.
Анна. «Впрочем, – присовокупил он с довольным видом, – да будет всем известно, господа, что ученые наконец уже вышли из терпения и выставили методу Жакото в самом смешном наряде. Получив во вчерашний день пятый том «Библиотеки для чтения», я там нашел прекурьезнейшую статейку, которую сей же час вам расскажу. Читаете ли вы, почтеннейшие, «Библиотеку для чтения»? Вот журнал, так сказать, что журнал! В одном номере бывает иногда до 400 страниц и более, то как тут не быть дельного?»
«В этом пятом томе написана критика на учение Жакото, которое недавно вышло в свет в особой книжке. Вот изволите видеть, критик-то человек весьма ученый, как говорит о нем мой шурин, занимающийся у него перепискою бумаг – доказывает читателю, как дважды два четыре, что учение Жакото кончает курс – знаете ли чем, господа? – буквами». Тут раздался хохот со всех сторон. «Кроме шуток, уверяю вас моим честным словом, – вскричал Бабибукин. – Так именно сказано, что метода Жакото состоит в том, чтобы наперед читать, потом уже различать склады, и в заключение курса узнавать буквы, если достанет времени». Ха-ха-ха! – повторили опять гости. Признаться тебе откровенно, друг мой, хотя я сильно была рассержена на Бабибукина, однако после этих слов не могла, дабы не засмеяться. «Но не думайте, господа, чтобы критику сию написал какой-нибудь новичок в деле писания, нет, такой и носу не заглянет в «Библиотеку для чтения», там пишут все ученые. Говорят, между ними есть такие, которые знают языки всего света, которые обо всем судят и рядят. Подумаешь, что они навсегда постигли всю человеческую мудрость, и теперь говорят как пророки». Тут наш городской ученый опять заговорил о своем любимом Цицероне и о других, кои имена теперь не припомню. Все поддакивали ему и беспрестанно хлопали в ладоши. Казалось, все радовались этому известию Бабибукина, все принимали оное за неоспоримое доказательство, ибо–де такой журнал, как «Библиотека для чтения», врать не будет. Один только наш кум Иван, как я заметила, был нахмурен и сидел, пригорюнясь, впрочем и немудрено, в этом деле он человек темный.
Иван. Бедный кум! Его нетрудно смутить этим оглашенным! Ну, что дальше?
Анна. Ты можешь представить себе, что во весь этот разговор я сидела как на иголках, и, улучив минуту, тихомолком вскоре отправилась домой, не простясь даже с хозяйкой. Если о сем разговоре я не сказала тебе в тот же день, то это потому, что не хотела встревожить тебя, а положила лучше выждать удобное к тому время. Теперь, когда я и сама довольно спокойна и ты стал меня выпытывать, я рассказала тебе все, кажется, с большою подробностью. Однако, друг мой Иван, если не все, что говорил Бабибукин, принимаю я за чистые деньги, то все-таки мне думается, что ты, по пословице, не спросясь броду, пустился в воду. Боюсь я, чтобы сам себя не поднял ты на смех всему околотку, тогда злоязычники погубят тебя.
Иван. Напрасны опасения, жена! Ты свой рассказ кончила, теперь послушай то, что я тебе скажу. Прежде всего я тебя спрашиваю: достаточные ли убеждения представил тебе Бабибукин, чтобы могла ты сомневаться в пользе моего учения? Ужели ты еще не уверена, что всякому своя рубашка ближе к телу? Или ты думаешь, что в самом деле Бабибукин не понимает, где скрывается истина? Поверь, он знает, где раки зимуют, и если столь горячо стоит за старое учение, то это потому, что новое учение колет ему глаза. Оно требует сильных трудов, собственной деятельности, а он уже так обленился, что даже позабывает думать. Он привык приходить в класс с заспанными глазами и там досыпать отнятое им у сна время, которое он провел за картами и бутылками – что новое учение строго воспрещает. По старой методе он целый год может ничего не делать со своими учениками; чего по новой сделать нельзя. Он привык, чтобы все в околотке называли его ученым и слепо следовали его советам, а новое учение обнаруживает его невежество и глупость. Чем более он представляет родителям трудностей при изучении их детей грамоте, тем более они в нем нуждаются; – новая метода говорит напротив, что научиться грамоте есть вещь самая легкая. Вот, милая, причины, по которым наш ученый так беснуется; вот что заставляет его вооружаться против благодетелей бедных людей.
Анна. Положим, что так; но что ты скажешь против Критика, который написал против вас?
Что ученый Критик не знает методов Жакото, это так же ясно, как то, что день есть день, а ночь есть ночь, иначе он не говорил бы, что ученик только в конце курса узнает буквы. В будущее же Воскресенье наш Володя должен будет познакомиться с буквами. Итак, успокойся, милая Анюта, положись на меня, который в поте лица снискивает хлеб для своего семейства, что я не упущу из виду ни твоего благосостояния, ни счастия нашего малютки, который дорог нам обоим, как залог нашей постоянной и непритворной любви друг к другу.
П.Г.
(Продолжение будет)
