Диктанты бывают разные: контрольный, проверочный, обучающий, предупредительный, зрительный, слуховой, свободный(!), творческий(!!), с заданием, с самопроверкой, с помощью ТСО(?)… Для маленьких же артистов кукольного театра все диктанты на одно лицо – Карабаса-Барабаса.

 

 

А ведь жаль, что диктант превращается в страшилку. И не только для детей, но и для учителей. Ведь и тем, и другим, конечно, хочется, чтобы диктант был написан как можно лучше, да вот стрессовая ситуация все карты путает. Как тут быть учителю? Понятно, что по слогам диктовать диктанты стыдно, и подсказывать стыдно, и ошибки потом тайком исправлять. А что делать? Допустим, класс вдруг по результатам оказался худшим. Но ведь это же не потому, что он такой на самом деле. А потому, что остальные-то учителя в своих классах именно чуть ли не по слогам диктуют. (Можно, конечно, и в отстающих ходить. Так детей жалко: учитель-то знает, что они не хуже других, но уж если повесят клеймо слабого класса – не отмоешься.)

Диктант для меня – это прежде всего работа с текстом. Одна из многих. А не единственныо объективный, как это обычно понимается, показатель уровня грамотности ребенка. Ведь есть дети, натасканные писать диктанты довольно прилично и при этом совершенно беспомощные в свободном письме. Так что приличные отметки за диктанты не всегда имеют прямое отношение к практической грамотности. Скорее, они свидетельствуют о натасканности писать определенного рода тексты в определенных условиях.

А что, если учиться писать любые тексты и в любых условиях? Это вроде и натасканностью не назовешь. И потом, если “любые” и “в любых” напишут хотя бы членораздельно, то уж “определенные” и “в определенных” – и вовсе прилично. К тому ж взаправду прилично, а не потому что привыкли с полпинка понимать вольные или невольные (но уж, конечно, из самых благих побуждений) подсказки родной учительницы.

Мне показалась дидактически здравой и методически интересной мысль “изувековечить” традиционный жанр диктанта-страшилки.

 

 

На уроки русского в своем классе я стала приглашать разных других учителей-предметников с просьбой продиктовать тот или иной текст (на полстранички) как можно более невыразительным голосом. Тут пары костылей сразу мои дети лишались: мало того, что к определенному диктору (манере) не успевали привыкнуть, так дикторы еще и бубнят себе под нос.

А время от времени мои ученики получали возможность почувствовать себя уж совсем экстремалами: в меру своей методической изощренности я изо всех сил создавала этим и без того нелегким контрольным работам суровый контекст. Бедные дети у меня и стоя писали, и под музыку. И под мое хихиканье, завыванье и всяческое мельтешенье. И даже под назойливый шелест фольги от шоколадки, которую я терзала у каждого под ухом… Так что можно было проводить дидактическое исследование на тему “Как закалялась сталь”.

Обычно после таких испытаний грамматическую интуицию человека уже ничем не смутить.

 

 

Наш любимый учитель музыки Сергей Евгеньич, популярный в народе еще и как непревзойденный рассказчик анекдотов (грузинских, в особенности), был также однажды приглашен к пятиклассникам на урок русского языка – диктовать диктант… с грузинским акцентом.

Накануне Сергей Евгеньич очень волновался – все-таки первый раз в жизни диктовать! Для человека с инженерным образованием и трепетным (как и у всех у нас) отношением к контрольным и проверочным диктантам это была очень ответственная работа.

Начал он вдохновенно, прямо артистически (сразу видать, что репетировал):

– Слющий, дарагой, буду дыктант гаварыт. Пагода биль харощий, да?.. Толка адын ма-а-алинкий такой Серый Щейка… (Имеется в виду уточка под именем Серая Шейка из одноименного рассказа Мамина-Сибиряка.)

Уж он и прицокивал, и причмокивал, и рукой перед носом махал…

Дети оторопели…

Писать начали не сразу – препирались. Выдвигали Сергею Евгеньичу свои требования. Мол, рефрен “слющий, дарагой” вслух не произносить (в уме можно, так и быть). Это прошло. А вот в конце фразы не ставить вопрос “да?” – не прошло. Сергей Евгеньич сказал, что это выше его сил…

Помню, то и дело раздавались отчаянные вопли: “Ну, Сергее-ей Евгеньич, ну как по-норма-альному?!” Сергей Евгеньич принимался с жаром объяснять, и тут уж даже я – а я все ж таки когда-то пять лет в Грузии прожила! – так вот, даже я переставала что-либо понимать…

Помните, как Шура Балаганов из “Золотого теленка”, уже имея в кармане свои сколько-то там тысяч рублей для счастья, был пойман с поличным на трамвайной краже? Помните, как он кричал: “Я машинально, Бендер, я машинально”? Вот то же самое кричали мои дети, когда работы с “грузинским акцентом” после проверки соседом по парте плюс моей проверки этой проверки вернулись к хозяевам.

Впрочем, второй такой диктант прошел уже гора-аздо менее драматично.

 

В какой-то момент по просьбе трудящихся было введено следующее правило: каждый имел право один раз во время работы (в какое – это он решал сам) подойти к исходному тексту, который лежал на стуле в углу класса, и заглянуть в него. Но глядеть можно ровно столько, сколько... сыплется песок в песочных часах, которые он сам же и переворачивал, подойдя к стулу.

Не звери ж мы, взрослые, все-таки! И эта возможность подойти к тексту и какое-то время поглядеть в него стала потом традицией для многих письменных работ.

Помню, время бурно обсуждалось. Договорились про одну минуту. Но как ее отследишь? Если самому за секундной стрелкой наблюдать, то в текст смотреть некогда. Кое-кто набивался в “счетчики” – но это ж 20 минут урока (по числу учеников) на циферблат только смотреть! Когда же работать?..

И тут взгляд Саши упал на песочные часы на моем столе. Песок – он и есть песок. Сыплется две минуты. Без вариантов. “А давайте, кто хочет, два раза по минуте!”. На том и остановились.

На изложениях, конечно, каждый использовал свое время полностью. Ну а на диктантиках – подбежал, глянул, скорее понесся назад, чтобы не расплескать…

 

 

Еще одна просьба трудящихся: чтобы диктанты почаще были “на дружбу”. Что ж, это понятно: в суровых условиях лучше держаться вместе.

Об одном из исходных классических вариантов “диктанта на дружбу” рассказал Вячеслав Букатов (см. вып. 3 “Групповая работа на уроке”). У нас “на дружбу” означало, что в результате диктовки в группе из 4-5 человек у всех в тетрадках все должно быть одинаковое.

 – И почерк?

 – Кроме почерка,– сухо говорю я и, чтобы на корню пресечь торговлю на эту тему, сразу, без дальнейших объяснений, щелкаю секундомером. – Время пошло!

Никто не спрашивает, какое время, на что время. С первого класса привыкли, что раз щелчок секундомера – то оно пошло и с каждой секундой его становится меньше. Значит, надо подтянуть спинки, собраться с мыслями и договориться друг с другом. А то дело не получится сделать хорошо…

 – Смотрите, у Лехи ошибка! Леха, ты куда спешишь? Надо одновременно с нами!

 – Придется всем написать пЕрог, а потом исправить на И. Чур, зачеркивать слева-направо и снизу-вверх.

 – Ребя, как пишется: прЕключение или прИключение?

 – На каком слове перенос будем делать?..

 – Ты что, так переносить нельзя, это ж не слог!

 – Кать, что это у тебя за закорючка? Запятая? А здесь разве надо?..

 – А что, у всех есть запятая? Да это же не сложное предложение, а однородные члены! Так, все рисуем запятую и зачеркиваем.

Вот эти разговоры-договоры – они очень важны для них. Это и есть подлинное “учить-ся” (учить себя).

Оценивается работа тоже “за дружбу”. По часовой стрелке (или против) команды переходят в соседнюю, сверяют работы соседей “на одинаковость”, договариваются об отметке, расписываются и возвращаются к своим тетрадкам.

Минута (не больше!) – на обмен недоумениями между командами. Если разговор конструктивный, то он продолжится и на перемене.