Никогда не забуду эту мучительную процедуру – сдачу стихов наизусть. Помню, как покрывалась красными пятнами и забывала следующую строчку или строфу. Будь то на уроке, перед всем классом, или после урока, один на один с учителем. Правда, с глазу на глаз легче было получить пятерочку – угождая учительнице приподнятым голосом. Перед классом же выражать на лице вдумчивый энтузиазм стыдно... Да и с глазу на глаз тоже стыдно!..

В соседней школе у меня есть знакомые восьмиклассники, которые деловито зарабатывают стихами халявные оценки по литературе. Только это у них теперь называется не мелодекламацией, а задушевным голосом. Чего изволите? Трагизму побольше? Пожалуйста. Светлой грусти? Нет проблем. Каков спрос – таковы и предложения. И никаких красных пятен на щеках.

Я не спешу упрекать их в цинизме. Я скорее рада за них. Ведь когда они на уроке в который раз слушают про то, как “белеет парус одинокий” и при этом вынуждены хранить на лице вдумчивое выражение или после уроков стоят в очереди перед кабинетом литературы в ожидании вызова "на ковер", то в конце концов надо же им как-то выживать! И выживать помогает игра. Пусть такая. Даже не игра, а скорее игривость. А что при этом с великим и могучим? Увы... Но не надо забывать, что правила такой игры диктует все же учитель.

Впрочем, ему, учителю, тоже, наверно, тоскливо слушать много раз один и тот же текст. Если только он не упивается абсолютной безнаказанностью своего суда: “Ты хорошо прочитал. Пять. А ты – невыразительно. Три”.

Тем не менее учить стихи надо. Эрудиция, развитие памяти, литературного вкуса, экзамен в вуз... Это понятно. Что же делать? Как и себя, учителя, не мучить, и учеников озадачить, и литературный текст не убить?

 

 

Если уж приниматься за контроль выученного наизусть, то не поточным методом и... не учителю. Этот вид контроля стоит доверить самим детям.

Вообразите: сидят ученики по группам, и в каждой одновременно идет неспешная работа. Ребята по очереди (как жребий выпал или как договорятся) рассказывают друг другу наизусть стихи. Конечно, повезло тому, кто будет рассказывать в группе последним: ведь пока выслушаешь троих (четверых, пятерых, а то и шестерых), пока обсудишь все нюансы, разумеется, стихотворение не только укладывается в голове, но и отшлифовывается.

Итак, один рассказывает, остальные слушают (причем могут, если захотят, смотреть в текст – это нормально). Слушают внимательно, поскольку им предстоит посовещаться, какую оценку поставить чтецу. Судят, между прочим, придирчиво. Иногда даже строже, чем учитель. Но никто не в обиде: ведь каждому сейчас предстоит побывать и в роли “судьи”, и в роли “подсудимого”.

Учителю остается занести “детские” отметки в журнал.

Каковы же критерии оценки чтения наизусть? Они могут быть самыми разными. Например, насколько чтецу удается не делать в стихотворных строчках равновеликих ударений (скандировать). Или: всегда ли он ставит интонационную точку в конце предложения. Эти параметры обычно складываются по ходу работы с текстами. Их может задавать группам учитель. Но можно доверить детям самим договориться о параметрах оценки. Чем плох, например, такой: чтобы чтец ни разу не запнулся.

Учитель же, отдавший первую роль, может побродить между группами, понаблюдать. Очень интересно бывает. Если ученики в действительности заняты делом, то они не замечают учителя – работают себе и работают. Учитель же, уйдя, по выражению В.Букатова, в свето-теневую позицию, только тогда и начинает по-настоящему видеть своих учеников.

 

 

А если разучивать стихотворение прямо на уроке? Четыре группы примерно по пять человек. В каждой группе на столе – текст стихотворения, отксеренный или в книжке. Учитель дает три минуты(три пишем, пять в уме), чтобы группы могли прочесть стихотворение раз-другой и кое о чем договориться.

Затем в каждой группе кидается жребий. Тот, на кого он пал, должен (кошмар!) рассказать стихотворение наизусть. От того, насколько точно он расскажет, зависит оценка всей группы. А слушатели-оценщики – соседняя группа. Группы в парах еще одной жеребьевкой (попросту – считалочкой) устанавливают, какая группа выступает первой, а какая оценивает (не беспокойтесь, потом они поменяются ролями).

Одна парочка групп ищет себе место в классе, чтобы не мешать другой парочке. И вот чтец, запомнив в лучшем случае десятую часть стихотворения, да и то через пень колоду, выходит на лобное место, набирается духу, вздыхает поглубже и начинает-таки рассказывать стихотворение. Как же это возможно?

Хитрость в том, что группа имеет право подсказывать своему чтецу. Подсказывать как угодно, но только не написанием слов (ни на бумажках, ни в воздухе пальцем) и не проговариванием их (одними губами, например). И, конечно, никаких подсказов звуками. Только телом. Можно махать руками, изображать все что угодно. Но, чур, не сходя с места, возле своего стула. Таковы правила.

Если участники группы за те три минутки (а пять в уме) успели договориться между собой о каких-то условных знаках, жестах по тексту стихотворения, то это, конечно, упрощает дело. Подсказывают все кто во что горазд. Ну а на кого смотреть чтецу – дело его личных пристрастий. Оценщики же, в свою очередь, смотрят в оба (тоже, видимо, предварительно договорившись, кто за кем), чтобы правила подсказов блюлись неукоснительно. За каждое нарушение начисляют штрафные очки.

Вот таким манером класс выучил наизусть “Меркнут знаки Зодиака” Николая Заболоцкого. Длинное стихотворение, если помните. И чтецам надо было прочитать его по возможности плавно, не разрывая текст на куски (это тоже учитывается оценщиками при выставлении отметки). При таком разучивании, конечно, хохота много – “толстозадые русалки” одни чего стоят.

Тексты? Текстом могли пользоваться все, кроме, разумеется, чтеца. Но текст – один на группу. Приходится ухватывать взглядом и изображать сразу целые куски текста. И не только чтец, стоящий на лобном месте, невольно запоминает стихотворение, но и сами суфлеры.

Когда телом пытаешься выражать смысл слов, словосочетаний, предложений – тут всплывает какое-то другое понимание. Вдруг какие-то слова открываются с неожиданной стороны. Вообще посмотреть со стороны на то, что происходит в классе, – дурдом. Одни психи молча и с энтузиазмом кривляются, а на них пристально смотрят два других психа да еще при этом одновременно что-то поют тоненькими инопланетными голосами (чтобы “не порвать”фразу и успеть понять очередную подсказку одногруппников, чтецам приходилось тянуть гласные и, выходит, почти что петь)...

Таким же образом мы учили девятую песнь “Одиссеи” Гомера. Это было еще круче – как-никак гекзаметр.

Вера, стоя на лобном месте, делала все, что могла, напевно растягивая “пещеру”, на которой, по всему видать, прочно застряла: ...пеще-е-е-е-еру...

Лешка между тем, пытаясь изобразить “пещеру, густо увитую лавром”, и страшно довольный своей идеей, схватил со стула куртку, натянул ее на голову, руки обмотал рукавами и завис над портфелем...

Вера взглянула на Лешу и безмятежно продолжила:

Хохоту было!

В школьной газете, которую класс выпустил-таки к концу года, были такие рубрики: “Самое страшное”, “Самое смешное”, “Самое поучительное”, “Самое удивительное”, “Самое серьезное”, “Самое любопытное” из того, что произошло за год. Так вот, удивительно то, что одна фраза умудрилась попасть во все эти, казалось бы, такие разные рубрики. Вот она: “Как Никита с Марией Владимировной показывали телом Одиссея”.