Есть в нашем поселке улочка - каждый раз я иду по ней с замиранием сердца, а подходя к одному дому, испытываю такое неизъяснимое смятение, что боюсь смотреть на него. Это улица и дом моего детства, мой Отчий дом.

Мне повезло: я могу встретиться с ним не только в памяти, но и наяву. Правда, от того - нашего - дома осталась только малая часть, остальное перестроено, и живут там уже другие люди, но вот же он, вот! Могу даже подойти и потрогать его деревянные морщины. Когда я осмеливаюсь на это, во мне обрывается что-то и делается сладко и больно. Я мгновенно переношусь в детство: память выхватывает живые лица, какие-то события, яркие картины далекой довоенной жизни. И я не просто вижу, а прямо чувствую себя той стриженой босоногой девчонкой, у которой все потери и приобретения в жизни пока ещё соизмеримы со слезами из-за пропавшего мячика и с ликованием по поводу выигранной партии в лапту.

Детские слёзы, детские радости - что за дело мне до них сейчас в моей хлопотной взрослой жизни? В ней давно уже другие мерки для радостей и печалей. А вот чувствую, знаю: не было бы памяти о них - насколько труднее стало бы мне жить на свете. Держась за эту светлую тонкую ниточку, которая связывает меня с детством, я чувствую уверенность и защищенность, совсем такую же, как когда-то, когда бежала рядом с отцом, крепко ухватившись за его большую, сильную, добрую руку. Что за волшебная сила у этой ниточки? Почему она так надежно ведёт меня по жизни?

Вот он, мой «родительский дом, начало начал»... - обыкновенный, серый от времени сруб, огромная (как мне тогда казалось) терраса, высокие липы под окнами... Множество людей: родни, соседей, знакомых, мало знакомых. Вечно занятая мама, торопящаяся с грудой тетрадей то в школу, то из школы. Отец, приезжающий поздно вечером, он работает в своей комнатке даже по выходным. Мы, дети, твердо знаем: у них главная жизнь где-то там, за стенами нашего дома. Она приходит к нам вот с этими кипами школьных тетрадей, мамиными коллегами-учителями и их разговорами о школьных делах, с учениками из всех маминых классов, о которых мы знаем по её рассказам. Она, эта взрослая жизнь, притягивает нас таинственными чертежами на столе отца и трудными книгами, которые отец одолевает медленно, но упорно.

- Что, интересно, курносая? - спрашивает он меня притихшую от почтения перед непонятными значками, - Погоди, подрастешь - разберешься. А пока подточи-ка мне карандаш.

Я испытываю необыкновенную гордость: эту ответственную операцию папа доверял только старшему брату, и вдруг - мне! Я очень стараюсь; я довожу кончик длинного грифеля до острия иглы; я не дышу: не сломать бы! Наконец, отдаю карандаш папе. Он осматривает его придирчиво, не торопясь:

- А знаешь, неплохо получилось для первого раза. Немного чересчур срезала вот тут, а в общем, молодец. Так и быть, бери линейку и проведи мне здесь одну линию. Сумеешь?..

Счастье, испытанное тогда, греет меня и сейчас.

А первые уколы совести - как памятны они! Пустяк ведь - съела пряник по дороге из магазина и... соврала, что не ела. Зачем соврала - не знаю.

Думаю, мама догадалась обо всем, но поверила мне, мне - обманувшей! Меня словно обожгло: было бы лучше, если б мой обман открылся. Первый раз я осмелилась рассказать об этом, когда стала взрослой, а стыд от этого маленького бесчестья несу всю жизнь. Повторение его для меня немыслимо.

Вспоминаю ёлку в нашем доме. Мне шесть лет, и мне очень хочется быть хозяйкой бала. Ребята уступают мне, и я вхожу в роль: не хочу так, давайте так... Ещё немного и я скажу этой противной Нюрке: «Ну и уходи отсюда, это мой дом!..»

- Нюра, - зовет отец, - Нюра, ты останешься со мной - будешь водить, а остальные - марш за дверь!

Потом мы все входим в комнату, и начинается поиск спрятанной где-то деревянной уточки. Вот уже все нашли, одна я осталась, бегаю, ищу, вот-вот заплачу, а Нюрка, как назло, пляшет передо мной, подмигивает. Вдруг вижу: уточка-то привязана к её шали! Нюра радуется больше моего, я сияю - я её и всех люблю! - как я могла на кого-то обижаться? А в папиных глазах и одобрение, и усмешка: «Вот то-то же, доченька, смотри какие люди-то кругом хорошие, а ты...». И ведь запомнилось же мне и это прекрасное чувство благодарности к ребятам, и тот отцовский маленький щелчок: не заносись!

Жила семья трудно, едва сводя концы с концами, но я не помню озабоченности родителей по поводу каких-то домашних нехваток. Помню другое: большая карта Испании у папы в кабинете, его напряженное лицо, красные маленькие флажки, которые мы вместе с ним передвигаем по линии фронта - главнее этого сейчас ничего нет. Там решается судьба мира, человечества - что по сравнению с этим какие-то другие заботы!

И вот 1941-й. Война. У отца не было выбора: его направили в Златоуст - на пост начальника военной школы. Но отец выбрал: в Златоуст, вопреки приказу, он ехать отказался - пошел на фронт в саперные войска. Мы, дети, узнали об этом два года спустя - от мамы. Это был последний - посмертный - его урок нам, уже подросшим детям.

Мы росли. Из того же дома, откуда ушел на фронт отец, мы уходили в школу, в институты, на целину - в жизнь. А мама, как все матери в мире, провожала нас и встречала. Все тяготы жизни не согнули её: по-прежнему подтянутая, строгая, она входила по утрам в класс и начинала урок - очередной и бесконечный - и своим ученикам в классе, и своим детям - урок стойкости, любви к делу, к людям, к жизни.

Эти отцовские и материнские уроки, а в них требовательная и бесконечная любовь к нам - единственное наследство, с которым мы, их дети, вышли в жизнь.

Богаче этого богатства я ничего не знаю. Сколько раз жизнь подсовывала мне свои каверзные задачи и соблазнительные к ним решения. Бывало: запутывалась, залезала в дебри. Но - звенел в душе тревожный колокольчик совести и я снова находила единственно верный - человеческий - путь.

Человеческий... как это не просто. Все чаще думаю: самое трудное и достойное на земле - прожить обыкновенным хорошим человеком, рядовым, не знаменитым, не выдающимся, но надежной опорой тем, кто с ним общается непосредственно. Быть хорошим внутренне, не напоказ труднее, чем под взглядами окружающих. Это требует большого мужества, подлинной незаурядности. Именно такие люди и становятся в свой звездный час героями, потому что не могут изменить себе в самых сложных условиях, не могут быть иными, чем есть. Такими были и останутся для меня мой отец и моя мать. Низко кланяюсь вам за это, мои родные...