КОЛЫБЕЛЬНАЯ
(Из рассказов Альберта Восканяна)
«Много чего было, но этот случай, как вспомню, плакать начинаю. Одну женщину взяли в заложницы. Была она с двумя детьми. Мальчику три года, девочке — год и два месяца. Стукнули мать по голове. Засунули с сыном в багажник. Когда очнулась, девочки нет. Где искать? Пробовал все: звонил, уговаривал, узнавал. Просвета никакого. Мы иногда обмениваемся не через "верх" (по закону), а непосредственно. Меньше волокиты и пользы больше. Чем ниже ступень лестницы, тем легче договориться. Здесь человек ощущает жизнь так же, как ты. Иногда обмен идет прямо через Садахло. Я все помнил про девочку Карину. Но у меня есть правило. Оно для меня свято: на детей никого не обменивать. Если это допустить, будут красть детей. И так-то крадут.
Все-таки при каждом разговоре нет-нет, да и спрошу у той стороны: а как моя Карина? Мать в ноги: «Спаси!» А как? Боюсь ей напомнить, что прошло уже ведь два года — девочке теперь четвертый год. Для матери это все равно случилось «вчера». Я уж было совсем рукой махнул. Ну и найдут девочку — как доказать, что наша? Вдруг с той стороны один знакомый по обменам говорит: «Знаешь, Алик, все сходится. Нашли два года назад ребенка. Родителей нет. Но у нас условие: пусть мать докажет, что это ее дочка. Сообщит приметы. Так просто не отдадим». Мать, бедная, стала родинки перечислять. Я подумал — дело пустое. Но поехал. Решил, что первым войду. Оказалось, и родинки считать не надо было. Карина — вылитая мать. Зову. Кинулась мать к дочери, а та ей по-азербайджански: «Йох!» (нет!) — и ручонками тянется к нянечке, которая к ней как к дочери относится. Мать — в голос. Ребенок — тоже. Нянечка плачет. Она ведь сама мать и ту, другую, мать понимает. Но оттолкнуть ребенка не может. Вот так стоим и разрываем ребенка на части. Вся палата рыдает. С той стороны: «Слушай, кому это надо? Нам, азербайджанцам? Тебе, армянину?.. Это Москве надо!» Порешили, что это надо Москве», — на последних словах Восканян иронически улыбается. В самом деле, кому это надо? Вот что я хочу знать вместе с Аликом и тем азербайджанцем, который все эти годы помнил про армянскую девочку по имени Карина.
«...Понесли ребенка в машину. Она кричит на своем азербайджанском языке и отталкивает руками мать. В машине мать с превеликим трудом уложила девочку на руки. Заняв свое изначальное место, ребенок сразу затих и уснул. Мы все ахнули. Знаешь, говорят, сердечный ритм ребенка, лежащего в утробе, и сердечный ритм матери — едины. Так что, выходит, ребенок попал в свой природный ритм. Почему затихла?»
Еще один рассказ Альберта Восканяна. «Едем с пленным на обмен. С нами мать того, на кого меняем. Погода стояла ужасная. Холод. Всю дорогу мать стережет азербайджанца как зеницу ока. Что-то в машине сломалось. Я кричу: «Ты что, не мужик? Иди помогай!» А мать ухватилась за него — и в слезы: «Не дам! Ты его простудишь, как тогда обмен?» Я все-таки настоял, чтобы не она машину толкала, а он. Так она сняла с себя платок, обвязала ему голову и только тогда отпустила.
Пришлось заночевать в дороге. И тут она опять: спать будет рядом с ней. Мало ли что случится. За два дня такой опеки она привязалась к нему так, что слезы стояли в глазах, когда передавала его той стороне.
...Эх, надо бы вам при обмене поприсутствовать. Я заметил, что, если не видеть лиц и не слышать речи, не поймешь, где азербайджанец, где армянин — ведут себя одинаково. За детей благодарят одинаковыми поклонами и одинаковыми словами. Норовят к руке припасть, чтобы поцеловать. Жесты одни и те же. И взгляд одинаковый. Понимаешь, одинаковый взгляд. Это невыносимо!»
Боец грузинского военного формирования «Мхедриони» однажды сказал: «Войну начинать нельзя. У нее большой желудок». Он говорил это прикованный к инвалидной коляске. Художник-мультипликатор, сменивший кисть на «Калашникова», знал, что говорил. Но другая драма войны, не видимая воюющему, оказалась страшнее, чем то, о чем рассказал мне безногий художник...
В кабинете Алика Восканяна (служба безопасности Нагорного Карабаха) я прочла списки заложников - лиц армянской национальности. Это те, кто не принимал участия в военном конфликте. Огромное количество женщин. Среди них есть рождения десятого года. Значит, им под девяносто лет. Судьба их неясна. Будут ли они обмениваться или просто освобождаться? На столе Алика фотографии мальчика и его отца. Это совсем недавний случай, приключившийся в Варденисе. Мальчик 1985 года рождения, Унанян Роберт, нес обед своему отцу, работавшему в поле. Взяли отца и сына. Желудок войны не останавливается, хотя формально война закончена.
...Альберт Восканян сделает все, что сможет. И даже то, чего не может. Я листаю книги, которые Алик штудирует усердно. Бог ты мой! Я даже не знала, что есть такая огромная отрасль знания, как правила войны. Об этом любопытно узнать, когда на каждом шагу встречаешься с бесправием.
Ну вот, например, любимая книга Альберта «Развитие и принципы международного права». Жан Пикте. 1993 год.
Конвенция против пыток и других жестоких бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания».1984 год.
Как соблюдается эта конвенция на территории войны, мы узнаем с тобой, читатель, из детских сочинений, написанных в городе, который Мандельштам назвал хищным.
«...Террористические акты, совершаемые в военное время, имеют иную юридическую коннотацию» — это про что же они, господи, пишут? Исчезновение армянского мальчика по имени Роберт какую имеет «юридическую коннотацию»?..
«Женевские конвенции» от 12 августа 1942 года.
«Запрет на акты террора в международном гуманитарном праве».
Альберт Восканян не разделяет моего скептицизма. «Я читаю все, что годится в дело».
Один из работников шушинской тюрьмы — потомственный бакинец. Двадцать лет проработал в правоохранительных органах Азербайджана. «Ну что? — спрашиваю. — Все оставили в Баку?» — «Ни за что! — вскрикивает армянин. — Мои друзья-азербайджанцы своевременно предупредили меня: пора собираться и уезжать! Быть бойне!» Достали машину, аккуратно погрузили все вещи своими руками. Машина тронулась. Крик: «Стой!» Остановились. Старый бакинец, обойдя пустой дом, увидел веник. Как сейчас вижу: он бросает мне в машину веник и произносит громко, в последний раз; «Якши иол!» (Добрый путь!) Хорошие друзья остались там».
Арлетта Шахназарова работала в республиканской больнице им. Ахундова в Баку. Ее история, как тысячи других. Азербайджанцы предупредили, чтобы Арлетта не ходила на работу, когда смута только начиналась. Жила, считая каждую секунду, за которой могла наступить смерть. Хлеб покупал сосед. Фарс. Он и спас Арлетту.
«Вот вам и кавказский синдром, — врывается в рассказ одна интеллигентка, — понимаете, он спас ее, армянку, потому что был ее соседом и делил с ней хлеб и соль, но это не помешает ему на другом конце города убивать армян». Арлетта молчит, а потом с необычайной силой произносит: •Нет, он не может убивать нигде, этот мой сосед. Ни-где! И ни-когда! И ни-ко-го!»
Арлетта - учительница из Шуши.
Учителю математики Гурену Налбандяну 35 лет. Воевал. Четверо детей. Ходит с палочкой. У меня к нему вопрос. Тот самый, что я задавала в Цхинвали, в Сухуми, в Грозном: как после всего. что видели дети, можно говорить как ни в чем не бывало про тангенсы и котангенсы? «Они уже другие, — говорили мне учителя в "горячих точках" о детях. — Их опыт начался со смерти и разрушения».
«А я их заблуждаю, — отвечает Гурен. - Другого пути нет». Хочу понять, как тяга к заблуждениям сочетается со страшными картинами его собственной жизни. «А никак! Просто дети ни в чем не виноваты». Мать Гурена сожгли. Отец хотел перенести в дом то, что осталось. Взяли в заложники с четырьмя сельчанами. Ни слуху ни духу - какой уж год! Я записываю данные — чем черт не шутит! Гурен отбирает тетрадь и своей рукой вписывает фамилии отца, матери. Место трагедии. Число. Так в моей тетради рукой Гурена написано: «Это было 1992 года, 13 июня». Во всех «горячих точках», где никому никакого дела нет до мирного населения, существует неистребимая тяга непременно самому оставить запись об отце, матери, сыне, брате. За пять лет своих блужданий по ним я уже усвоила тщетность подобных занятий, но упорно продолжаю писать сама и подставляю другому свою тетрадь. Как сказала моя подруга Нэля Логинова; «Когда нас низводят до молекулы, все равно остается одна функция: передать другому сигнал о себе». «Я уж к Фантомасу обращался. Он тоже ничего не может».
Есть, оказывается, такой промысел на войне – торговать людьми. Много каких занятий вырастает на войне. Фантомас в
Шуше известен всем. К нему и его занятию относятся так же спокойно, как к делам Грачева.
...Имя генерала Громова лучше не произносить в Нагорном Карабахе.
...Имя Сергея Шахрая одинаково плохо звучит всюду.
...Просят рассказать о русском полковнике Иванове, спасшем многие жизни.
