ОРЕХОВО
Отчетливо помню лица стариков-чеченцев в военной комендатуре Ачхой-Мартана, когда просилась в Бамут. Было это год назад. Ну не может комендант меня туда пропустить. А вот мне втемяшилось: Бамут, Бамут...
— Орехово, Гехи ничуть не хуже Бамута будут, — печалились за меня старики.
«Ничуть не хуже» означает, что они так же уничтожены, как Бамут.
Наконец вот оно, Орехово — совсем рукой подать до моего любимого Ачхой-Мартана. В село мы приехали вместе с Лечей Идиговым, представителем Чечни в Ингушетии. Здесь был дом Лечи. И дом его отца здесь был. Сейчас — пепелище. Некогда людное и богатое село превратилось в прах. Буйные заросли не могут прикрыть развалины — там и сям корячатся остатки того, что было чьим-то домом. Иногда увидишь часть какой-то утвари, но сила разрушения такова, что представить себе село жилым невозможно. Нет сил. Такое ощущение, что все здесь вымерло не одно десятилетие назад. Неужели так легко стереть человека с земли? Неужели?
Так чудно вдруг увидеть в этих каменных джунглях человека, копошащегося в земле. Что вообще здесь может делать человек? Но, оказывается, если он на пепелище своего дома, душа его прекращает метания, хотя горе нескончаемо. В каких глубинах веков создалась и закрепилась генетически эта нерасторжимая связь человека с местом его обитания, местом его рождения?
Что значит для всей последующей жизни человека образ разрушенного, истерзанного дома, в котором жили деды и прадеды?
Я так и не спросила у Лечи, привозил ли он на пепелище своих детей-подростков.
Три года назад в знаменитой школе Амонашвили в Тбилиси я наблюдала за одним мальчиком. Он учился в классе Нателлы Амонашвили — жены Шалвы, прекрасной учительницы. Дети мне объясняли смысл одного странного рисунка своего товарища. Рисунок назывался «Оквадраченное сердце». Сердце гнет форму и постепенно превращается в квадрат. Рисунок гениальным образом схватил момент перехода формы сердца в другую форму: части сердца с кровью падают вниз. У раскрытого люка в преисподнюю сидит черт и подбирает летящие части. Вверху ангелы слабо машут крыльями, не в силах ничего изменить. Автор рисунка Кекелейшвили объяснял, что компас жизни сломался. Части сердца работают вхолостую, и тогда они становятся добычей дьявола.
Среди тех, кто объяснял мне рисунок, был мальчик по имени Андрей. Он, казалось, лучше многих понимал смысл происходящего, но никак не мог справиться с речью. Она рвалась. Он болезненно ощущал, что чувство и мысль не облекаются в слово. Пытался помочь себе жестами, но жест не совпадал со словом. Речь рвалась и спорадически возникала снова. Ребенок страдал от невозможности воплотиться в слове. Это было так странно и страшно наблюдать. «Он видел, как умирала его бабушка от пули со смещенным центром тяжести. Он видел разрывное действие пули... И еще — на его глазах горел дом» — так объясняла мне речевое расстройство Андрея его учительница. Но только ли речевое?
За семь лет блужданий по горячим точкам я встречала много людей, психическое потрясение которых было связано с потерей дома.
В строящемся доме нас встречают отец, мать и сестра Лечи. Сацита — так зовут его сестру. В семье рождались девочки, а нужен был мальчик. И тогда отец воскликнул: «Сацита!» По-чеченски: хватит! Так и назвали девочку. Мать своих детей, Сацита с ужасом вспоминает войну: «Аллаху угодно было нас спасти. Каждую ночь ждала, что ворвутся солдаты. Соседей уже всех обошли. Почему они мимо нашего дома прошли? Почему? Знаешь, был момент, который для меня хуже смерти. Надо было бежать. С детьми. А корова собралась телиться. Живое ведь — не оставишь. Идут удары с самолета. Дети плачут. Скот ревет. А я стою и чувствую, что душа покидает меня. Она уже поднялась к горлу, вот-вот выйдет, и мне станет легче. Наступит конец. А душа не выходит. Застряла. Вот так я и стояла. Теперь знаю, что такое «не живой и не мертвый». Это я была в тот момент».
...Отсыпаю таблетки матери Лечи. Ем пельмени и отправляюсь смотреть окрестности. Метрах в десяти от дома Лечи стоит из досок сколоченный сарайчик. Плохонький-преплохонький. Рядом костер. На костре — огромных размеров походная кастрюля. Она заполнена водой, а на дне — три-четыре картофелины. мелко порезанные.
В зарослях мелькает какая-то странная фигура. «Не ходите, — говорит Леча. — Это Витек. Он не любит женщин. У него какая-то история приключилась в России с женой. Живет здесь уже много лет».
Я дерзаю подойти к сарайчику. Витек — в синей рубахе, истрепанных штанах и немыслимо протертых сапогах. Руки у Витька золотые. Отменный мастер, может делать все. Отшельник. Или еще — «раб» Лечи. Самое большое богатство Витька — стеклянная пол-литровая банка с полиэтиленовой крышкой. В ней папиросы. Витек открывает банку, закуривает. Нарушаю запрет Лечи и предлагаю Витьку уехать с нами. Нет, в Россию он не поедет. До сих пор помнит, как, проснувшись однажды утром, увидел танки вокруг села. Их дула были направлены прямо на дома. Хава, жена Лечи, упала в обморок. Витек вышел из дома. Он увидел русские родные лица и ужаснулся возможной участи. Орехово разгромили напрочь. Витек уходил последним. Невыносимо жалко было коров. Потом след Витька потерялся.
Прошло года полтора. Однажды знакомый сказал Лече, что какой-то русский ищет его. «Что же ты его не привез?» — спросил Леча. «А он был с коровой и телком», — сказал знакомый. Леча понял, что это Витек. Телок превратился в прекрасную корову. Мы пили ее молоко, пока жили у Лечи. Витек молчалив. С трудом Леча узнал, что он вывел нескольких коров из горящего села, долго шел труднодоступными горными тропами, чтобы спасти живое. Спас одну корову. Ту самую, что привел к хозяину.
К Витьку привыкли все. «Это член семьи», — говорит Хава и ничуть не удивляется, что Витек живет в развалинах. Он же рядом с тем, что было домом. Когда смотришь через железный каркас веранды вверх, в небо, кажется, что ты — внутри гигантской клетки, из которой никакого выхода нет. Витек, похоже, на небо не смотрит вовсе. Наше появление ничего не изменило в течении его жизни.
Он ушел в середине разговора в свой сарай. Потом вышел. Направился в огород за травой. Набросал траву в кастрюлю и снова скрылся в своем прибежище. Заныла и застонала душа моя. Отчего — не знаю. Скоро зима. Как будет согреваться Витек? Как долго проживет здесь? Вне своего дома. Вне семьи. Вне Родины. Вне России.
