НАШ ДВОР

  Подсчитываю свои жалкие гроши. Если я поеду автобусом до Москвы и заплачу 60 лари, то смогу в течение двух недель кормить своих девочек — моих славных подруг Инну и Свету. Наш двор принял их сразу. Эти гости от Бога. Вот и настало время рассказать про наш двор. Здесь жили мои друзья, состоявшие в родстве с великим режиссером Сергеем Параджановым. Каждое лето я ждала того мгновения, когда мы всей семьей отправлялись на Котэ Месхи, 10, где жил режиссер. Теперь этой семьи здесь нет. Они не выдержали двух голодных зим в девяностые годы и уехали в Израиль, точно зная, что родины у них не будет никогда. Сейчас я живу у АЛЬБИНЫ, матери уехавшего сына. Первый раз я поселилась в нашем дворе в 75-м году. С тех пор каждый год двор живет ожиданием встречи. «Эльвира приехала!» — раздается детский крик, как только я появляюсь в проеме арки на проспекте Агмашенебели, 100. Открываются окна всех домов, образующих наш двор. Из них свешиваются люди с приветственными кличами: «Хоча (молодец), что приехала!» В нашем дворе русские, армяне, грузины, курды, греки, осетины. Стоит мне заболеть, хозяйка Альвина кричит прямо с балкона: «Кето! Эльвире плохо!» Из соседнего дома появляется наш ангел-хранитель, дворовый врач Кето, и на мне пробуются новейшие средства медицинской науки. Живущая этажом ниже русская Маня — специалист по давлению. Она приносит мне таблетку дорогого кардафена и приглашает на обед к двенадцати часам в православную церковь. Но на обеды я не хожу. Когда тарелка супа дается прежде священнику, а потом уже трясущемуся от голода ребенку, сердце мое такого христианского порядка не выносит. Я вступаюсь за ребенка и нарушаю порядок. Шестидесятилетняя Манечка тем не менее молится за меня, когда я в Кодорском ущелье или в Чечне. Маня ставит за меня свечки. Об этом я помню в дороге.
  Окна напротив — это квартира Лии, работающей в заведении для больных астмой детей. Когда-то наш двор собирал вещи и игрушки для этих детей. Теперь поток дарений иссяк. Лия — главный судья нашего двора. Это она позвонила своей соседке-армянке: «Эрна, как тебе не стыдно! Эльвира второй день болеет, а ты ее не навестила. Мне стыдно за наш двор». Эрна — музыкант. Получает копейки. Муж работы не имеет. Сын занимается спортом. Велосипедисту Гурику требуется калорийная пища.
  Первый этаж напротив занимает богатый человек Эгир. Ну и что, что он богатый! Он ведь наш сосед. И любит всех нас. Когда Эгиру прострелили ногу, в ту ночь весь двор наш не спал. Все переживали за исход операции. Иногда Эгир на своей машине подвозит нас на дальнюю базробу (барахолку) в Лило. Мы, бедныt, покупаем шпильки и мыло, но упорно ждем, когда нас в следующий раз повезет Эгир. Мы едем всем двором! Рядом с Эгиром живет армянка Тамара, которая всегда успевает сообщить нам по телефону, что «идет свет!». Это бедный контролер пытается снять показания с наших счетчиков. Тому, кто уже успел отмотать «свет» назад, хорошо. Можно контролера и впустить. Мы же не отмотали. Мы честные, но заплатить за свет не можем. Дверь наша закрывается перед носом дяди с амбарной книгой.
Э  тот двор хранит в своей памяти все. Но чаще всего вспоминают, как 26 мая 1991 года я с пятилетним внуком своей подруги отправилась на проспект Руставели. Жажда полного суверенитета (тависупал срулиат) имела свои издержки. Русской с армянским мальчиком не годилось поздно расхаживать по улицам. Так считал наш двор. Нас не было более трех часов. Двор насторожился. Каково же было удивление обитателей двора, когда обнаружилось, что мы с Левончиком попали на трапезу, устроенную новым президентом в память о своем погибшем друге Мерабе Коставе. На самом деле героем трапезы стал сам Звиад Гамсахурдиа. Шли последние часы избирательной кампании. Будущий президент пребывал в ожидании головокружительной победы. Мы сидели с ним за одним столом. Звиад пил мое здоровье, а я произносила диссидентский тост «За нашу и вашу свободу», словно забыв, что однажды Звиад отрекся от него. Весь двор бурно обсуждал поведение своего национального лидера, подвергались анализу достоинства стола, которого никто не видел, но больше всего досталось Левончику за то, что он не ел икру, которая оказалась черной-пречерной.
  ...Потом, спустя полгола, все тихо догадывались, что это я шла с боевым отрядом «Мхедриони» в Западную Грузию, оппозиционно настроенную к тем, кого я считала своими друзьями, — чтобы свидеться с опальными Тенгизом Сигуа и Тенгизом Китовани.
  Но я была с нашего двора, и никакие политические разногласия не могли сказаться на нашей дружбе. Душа нашего двора, красавица Нино, до сих пор считает, что Звиад Гамсахурдиапросто не имел возможности реализовать себя. Как и многие грузины, Нино сожалеет, что со смертью Звиада разрушилось гнездо старинной грузинской фамилии. Я так и не поняла, как действует механизм нашего двора, в результате чего мы, все такие разные, живем как одна семья. Одно мне стало ясно — то, что живет естественной жизнью, на самом деле есть сложное образование десятков воль, желаний, стремлений, подчиняющихся неписаным правилам, которые вырабатывались теми, кто жил до нас. Это большая душевная работа, которой многие не замечают, но вершится она в глубинах нашего подсознания, создавая главное ощущение — чувство защищенности и безопасности всех и каждого. Редкое и счастливое чувство, которое у меня бывает только здесь. В нашем дворе.
  ...Нино безуспешно пытается вписаться в рыночную экономику. Она содержит два коммерческих киоска, которые ей мало что дают. У нее двое взрослых детей. Вся семья музыкальная. Сын начал играть на дулуке еще в раннем возрасте. Концертировал ребенком. Учился у лучших дудукистов Грузии. «Ах, колбатоно Эльвира, что поделаешь, если мой сын чистый интеллигент и не хочет играть в ресторане». Звиад действительно не хочет играть ни на похоронах, ни на свадьбах. Дочь Анна попала в тбилисские события под российскую «черемуху». Последствия той «черемухи» ощутимы и сейчас. Аня будет певицей. Голубоглазая блондинка Нино в трудный для себя час, как и многие неверующие грузины, обратилась к Богу. Она ходит в молельный дом, принадлежащий какой-то секте. Несколько таких заведений посетила и я. Грустное, надо сказать, зрелище. Но оно привязывает человека атмосферой общей семьи, единого дома. «Самый большой грех — это самолюбивство», — говорит Нино. Я соглашаюсь с ней. «Нельзя никого судить, и даже того, кто плохо о тебе говорит, потому что — как знать! — а вдруг его языком Бог указывает тебе на твои недостатки». И я соглашаюсь. ...У нашего двора овощные палатки. «Можно я завтра заберу этот вилок?» — спрашиваю у продавца. «Почему нет? Приходи всегда! Я тебя жду всегда!»
  Пышных застолий в нашем дворе уже нет. Но прежние привычки остались. Странно наблюдать, когда за тарелкой супа ведут себя так, будто у нас пир горой. Отказаться от привычек невыносимо. Приносят соседу мчади. Кукурузную лепешку. Иногда целиком, иногда половину. Важно прийти и принести. Важно соблюсти ритуал. «Знаешь, — говорит мне наш участковый врач Мадлена,.— у моего соседа гости. По нашему обычаю, я должна пригласить соседа с его гостями. Хочешь знать, почему? А вот: сам сосед ведь не может про себя говорить хорошо, а мы скажем гостю, какой у нас замечательный сосед. Весь вечер посвящается соседу. И вот я стала замечать, что не только не могу пригласить гостей соседа, но и не хочу. Последнее, скажу тебе, самое страшное. Если умрут наши лучшие привычки, что мы за нация будем?» Перед Мадленой наш двор в долгу. Вызов врача стоит 2 пара. Мы должны были бы вызывать Мадлену хоть в две недели раз, а то она лишится своего места. Но у нас во дворе нет таких денег, и мы все стыдливо прячем глаза, когда Мадлена просто так, по старой привычке, навещает нас.
  ...Последним событием двора стала надстройка целого этажа в доме напротив. Разбогатевший «новый грузин» возносил свое жилище в поднебесье. С нашего двора поднимались балки, бетонные плиты, перекрытия. Обсуждению двора подлежали все детали обустройства соседа. «Нет, ты посмотри, Эльвира, что делается, — печалится Лия, — а я, учительница, не могу купить себе банку мацони. Так можно?» Нет, так не можно, — думаю я и внимательно слежу, как шикарная импортная рама поднимается на высоту десятого этажа и устанавливается на кирпичной кладке. Все-таки это наш сосед. От сильного ветра наше жилище качается. У нас нет воды. И на двадцать человек один туалет. По ночам бегают огромные крысы-мутанты, которые ничего не боятся. Мы ждем, когда снесут наш дом, но одна мысль, что порушится наш двор, превращает ожидание в пытку. Ничего нельзя сделать в своем доме, чтобы этого не знал двор. Все знают, какой гость пришел к вам и кто остался ночевать. И почему гость спал у вас в этой комнате, а не в другой, ведь там ему было бы удобней...
  ...Нино совсем не права, когда кучу мусора со двора не выносит вовремя. Подумаешь, ее увидят на улице с мусорным ведром. Ну и что?
  ...А почему Кето дежурит вторую ночь подряд? Пора печь мчали, которые так любит наша гостья. Нино приносит стихи, посвященные мне. Читает сначала по-грузински, потом по-русски. Все с нашего двора плачут, потому что близится день моего отъезда. «Я дам тебе бюллетень на год», — шутит Кето. Если бы она не шутила! Если бы это была правда!  До свиданья, наш двор! До следующего лета. Если мы будем живы... Если...