ПОЧЕМУ МЫ ПОМНИМ ИЗ ДЕТСТВА ТО, ЧТО ПОМНИМ?
Как в музыке существует музыкальный слух, так и в педагогике есть слух педагогический. И его тоже можно развить...
«Не пускай в дом летающую одежду»
Ребёнком мне казалось, что близкие люди будут жить всегда. И ничто не может с ними случиться. Потом поняла, что такое же отношение распространяется и на очень важные для тебя в жизни вещи.
Всегда была уверена, что детство неисчерпаемо, бесконечно разнообразно, и все должны относиться к нему с великим пиететом. Последние годы стала появляться чуть заметная тревога, в которой даже себе стараешься не признаваться.
То наталкиваешься на небрежение к изначальной памяти, то вдруг замечаешь, что карта событий современного детства так резко изменилась, что человек, живший лет сто назад, и не назвал бы происходящее вокруг ребёнка детством.
...Желая его защитить, я стала собирать и хранить — как дорогие домашние вещи, как ценные семейные реликвии — отрывки из заповедной памяти людей и как бы складывать их в общий сундук детских воспоминаний.
...Помню, когда мне было всего несколько лет, родители привезли меня в Крым к бабушке. Я была самостоятельным ребёнком и быстро освоилась на новом месте. Как-то в огороде у бабушки я наткнулась на огромный холм, показавшийся мне тогда целой планетой.
Муравейник. Он жил своей жизнью. Я заворожённо наблюдала за муравьями. Было такое впечатление, что я слилась с этим домом-холмом и даже побывала внутри. Странное ощущение.
В один из моментов у муравейника у меня родились первые в моей жизни стихи. Я чувствовала, как строки сами возникали у меня в голове и выстраивались в определённом порядке, подчиняясь рифмам. И по сей день я узнаю в себе наступление того состояния. И во мне до сих пор иногда рождаются стихи.
...Каждый год я проводила лето у бабушки. В очередной вечер, когда она садилась смотреть «Новости» по телевизору, для меня было очень важно забраться ей на колени и говорить: «Бабушка, посмотри на меня! не смотри туда! посмотри на меня!».
Мне казалось, что тогда она точно любит меня больше всех тех людей, которых показывают, и что день прожит не зря.
Если же бабушка по какой-либо причине не делала этого (что было всего один-два раза), мне казалось, что либо день прожит зря, либо что-то я сделала не так. А потом на ночь я просила её: «Не пускай в дом больших животных и летающую одежду». Если я это сказала, то могла спать спокойно.
...Когда мне было года два, мы жили в старой квартире в другом районе города. Недалеко от дома был детский садик, вокруг которого росли молодые деревца. Возле садика был небольшой продуктовый рынок, куда мама часто ходила. Я помню, что она стала брать и меня с собой. У нас была небольшая летняя коляска, в которую мама меня усаживала, и мы ехали мимо этого парка на рынок.
Была весна, и меня переполняли непонятные чувства, но я была очень рада и горда, что мама всегда брала меня с собой, сажала в коляску. Но однажды, выйдя из дома, мама задержалась, а я ждала её возле коляски. Я не смогла ждать долго, я попробовала залезть туда сама, и у меня получилось. Потом я постоянно забиралась в коляску сама. С тех пор я поняла, что я повзрослела. И действительно, мои родители на всех этапах моей жизни доверяли мне и воспринимали как взрослого человека.
...Мне пять-шесть лет. Ночь. Дом спит. Я — нет. Может быть, у меня высокая температура: стучит в висках, пульсирует в кончиках пальцев.
И я вдруг понимаю, что расту и слышу это...
Москва, конец войны. Раньше район МАИ был окраиной города, сейчас — почти центр. Маленький частный домик бабушки, где собрались все её дети со своими семьями, — у каждого был свой уголок и в саду, и в доме. Моим был куст боярышника. С тех пор я ни разу не пробовала эту ягоду, но тот куст всегда со мной.
Особенно моим был сундук, на котором я спала. Бабушка хранила в нём антоновку. Такого аромата в теперешних яблоках нет. И этот запах всегда со мной. Я всю жизнь этот запах ищу, и если вижу эти яблоки, как бы они ни пахли, я покупаю их, надеясь поймать свой запах, а с ним вспомнить всех родных, которые тогда окружали меня. Бабушка собирала нас всех вокруг себя: было тепло, уютно, так бывает, когда вокруг много родных людей...
Удивительно, я никогда прежде не вспоминала об этом. В детстве, до школы, мы жили на Урале, в военном городке. Уходить далеко от дома мне не разрешалось, но каждый день я уходила далеко — на вокзал, на станцию, она называлась «Посадка». Там, в землянке жил какой-то человек. Он всегда был одет в чёрное.
Говорили, что он беглый каторжник.
Мне лет шесть, и я хожу к нему в гости. У нас есть свои тайные знаки — свист, стуки. Он чем-то кормит меня, мы всегда долго беседуем. Однажды в праздник, кажется, 1 Мая, я гуляла с папой. Мы нарядные: папа в парадном мундире, я — в чём-то беленьком, идём не спеша, радостные. Вдруг появляется этот человек в чёрной телогрейке, подходит ко мне, здоровается со мной за руку. Помню и сейчас это родное пожатие. Мой дорогой, самый строгий в мире папа промолчал тогда. Это был 1961 год.
В детстве я очень любила читать, больше всего меня интересовали книги о животных и о Великой Отечественной войне. Когда мне исполнилось пять лет, мама вышла на работу, где был ненормированный рабочий день и крайне редко выходные дни. Так что воспитывала меня бабушка, которая жила через дорогу от родительского дома. Ей не нравилось, что я много времени уделяю урокам и книгам, она говорила, что женщина должна уметь вязать — это её кусок хлеба. Однажды она положила все мои книги в печку и сказала, что если ещё раз увидит их у меня в руках, то сожжёт. И всё же я продолжала читать, но и вязать умела, и бабушка смирилась с этим. В первый класс я пошла в пуховом платке, который связала сама.
Сейчас я не вяжу, это невыгодно, и не читаю, нет времени.
Мне пять-шесть лет, мы живём в Австрии. Папа военный, взял меня на учения по стрельбе. Красивый и сильный, он метко выстрелил, а я испугалась. Отец взял меня на руки, прижал к себе и дал подержать пистолет. Потрогала, но мне запомнился не пистолет, а мой красавец-отец, капитан в полевой форме. Возвращаясь домой, мы с ним шли взявшись за руки, а около дома, где жили семьи офицеров, стояли женщины, улыбались: «Вот идёт самый красивый офицер полка». Я была счастлива.
В последнее время, может, потому, что я потеряла своих родителей, я часто вспоминаю их молодыми. Вот они пришли из кино и оживлённо что-то рассказывают, вот отец играет на аккордеоне, мы все сидим на крылечке с соседями и поём, а бабушка в шутку обходит нас с шапкой по кругу...
Самое яркое, что звучит во мне, — песня «Золотая моя, золотаюшка». Мама была учительницей, и когда в школе зимой появился телевизор, мы всей семьёй пошли смотреть передачу «В субботний вечер». Я физически помню ощущение чуда: маленький телевизор, в нём люди и музыка, песни! А потом мы возвращаемся домой. Мама с папой везут меня на санках, туго укутанную в бабушкину шаль. Я вижу тёмное небо, звёзды и слышу: «Пойду посмотрю, сяду с краюшку, золотая моя, золотаюшка».
Одно из самых ярких воспоминаний — время, когда я гостила у своей тёти в селе Ивановка Сальского района. Дядя был директором школы, и они жили при ней. Большой дом был поделён на две половины. В одной была, собственно, школа (один класс и коридорчик), а в другой — комнаты, где жили мои родственники. Интересно, что эти комнаты, что где стояло, я не помню, а вот план дома помню очень чётко. Мне было пять-шесть лет, и меня невозможно было выгнать из школьного помещения. Я сидела там, пока шли уроки, а когда все расходились, мы с моим двоюродным братом Сергеем (он был ещё младше меня) играли в школу.
А ещё помню школьное крыльцо со множеством ступенек, откуда мы любили прыгать — сначала с первой, потом со второй, с третьей и так до самой высокой. Вокруг школы был большой сад, огород, цветник. Там мы любили прятаться и рассказывать страшные истории. В Ивановке мне приснился один из самых запомнившихся снов — про кошачье царство. Потом мы даже играли в него.
В детстве я жила с бабушкой и мамой, папа погиб на войне. Мне было года четыре. Бабушка была очень строгая. Не помню как, но однажды я нечаянно разбила красивый бабушкин бокал (чайную чашку). Я очень испугалась, плакала, но когда меня поставили в угол, долго не хотела просить прощения. Мама уговаривала меня извиниться, но я, не знаю почему, не сделала этого.
Я послевоенный ребёнок. Сына моей бабушки звали Митенька. Не Дмитрий, а именно Митенька. Бабушка очень берегла его скрипку — осьмушечку. Сам он погиб на Малой Земле, и это горе жило в нашем доме.
Лет в шесть я должна была на этой скрипке играть, но я очень любила лошадей, мечтала стать наездницей. Лошадью становилось всё вокруг, даже обычный стул. И в скрипке меня больше всего интересовал смычок. Это был прекрасный кнутик. И вот как-то, оставшись одна, играя со стулом-лошадью, я взяла смычок и отрезала волокна.
Как я скакала в тот день! Когда бабушка вернулась и увидела изуродованный смычок своего сыночка, она села совсем рядом со мной (у нас было тесно) и заплакала.
Это было самым страшным наказанием в моей жизни. И, как позже выяснилось, мерой отношения к поступкам близких людей.
Мне было девять лет. Родители с большим трудом отпускали меня с подружкой и её отцом, заядлым рыбаком, на несколько дней на рыбалку. Больше всего в этих поездках мне нравилось любоваться галечками, которые были в речке. И однажды, когда мы возвращались с этой самой рыбалки, мне очень захотелось эти галечки забрать с собой домой. Я набрала их килограммов пять. Нести их было невыносимо тяжело, причём до поезда нужно было идти пешком довольно далеко. Отец подружки видел, как я мучилась, пытался уговорить меня бросить их, но я не могла с ними расстаться. Но самое интересное: когда я наутро стала их рассматривать, они уже не казались мне такими красивыми, как в воде.
Живём за Доном. Мороз градусов тридцать. Я учусь в четвёртом классе 66-й школы в третью смену. Домой в этот зимний тёмный вечер возвращаюсь одна. Дон покрыт тонким слоем льда — я об этом знаю. Смело вхожу на лёд и пулей влетаю на пригорок от страха, потому что лёд стал трескаться. Стою в испуге, но домой надо как-то идти. Вновь я на льду. Уже середина реки. И вновь треск, и вновь я на прежнем пригорке. Уже реву, зову отца. Он должен услышать. Вдруг появляется какой-то мужчина, и я бегу по льду за ним, хотя мне в другую сторону. Наконец противоположный берег. Мой дом. Свет, тепло, родные лица. Не знаю, отчего у меня была потом истерика. От испуга, что не увижу их, от собственной храбрости, от отчаяния.
В третьем или четвёртом классе по внеклассному чтению нам задали прочитать книгу — любую. Я прочла первые 3-4 страницы какой-то стостраничной книги. На уроке меня спросили, о чём она, и я увлечённо и точно, как мне казалось, пересказала эти страницы, а потом... начала выдумывать, досочинять по ходу ответа. Мне было очень стыдно. Я покраснела. Учительница внимательно выслушала меня, сказала: «Достаточно, садись» и поставила 4. Больше никогда в жизни я не испытывала такого жгучего стыда.
Маленькая, я часто задавала вселенские вопросы. Любимым моим занятием тогда было вождение магнитом по обратной стороне картонки, на которой были насыпаны опилки, оживающие под моими движениями как полки, легионы. Именно за этим занятием меня настиг вопрос: «Что такое настоящее, прошедшее и будущее». Рядом как всегда был дедушка и он сказал, глядя на мою игру: то, что сейчас оживает под твоей рукой — это настоящее, то, что оставило рисунок твоих движений — прошлое, а то, куда направится твоя рука, — это будущее».
...Когда я была в детском саду, мы играли в парикмахеров. Воспитательница куда-то ушла, и мы подстригли всю группу настоящими ножницами. Когда она вернулась и увидела нас, то сразу отвела к заведующей. Все взрослые очень волновались и говорили между собой, а потом зачем-то намазали нам зелёнкой уши. Когда пришли родители, они сразу повели меня в настоящую парикмахерскую.
Я долго этот случай переживала и спрятала фотографии того времени. Не хочу, а иногда почему-то до сих пор вспоминаю...
Очень важно записывать воспоминания; это даёт возможность посмотреть на них со стороны, увидеть текст своей жизни, а, может быть, благодаря этому и повлиять на своё будущее.
Собирая и сохраняя ранние детские воспоминания, мы сбережём атрибутику детства, духовный опыт, наработанный многими поколениями, а может быть, просто кому-то поможем открыть самоценность памяти детства, её значимость для взрослой жизни...
