Пришел новый мальчик в 7 класс. На собеседовании предложили написать сочинение на тему «Школа, в которой я хотел бы учиться». Вот что написал: по истории – чтобы это было как будто путешествие в другую эпоху, по физике и химии – всякие опыты делать, по математике – решать разные логические задачки, по русскому языку… по русскому языку – больше писать, ну на свободные темы... Сомневаюсь, что мальчик читал концепцию Лицея КОВЧЕГ, но повторил основные ее тезисы.
И вот приходят к нам подростки, не очень успешные в традиционной школе. Подростки, которые не вписались в Школу, – и она им за это показала на дверь. Они вышли. И пришли к нам. И что? Опять за парты и дальше по той же программе...
И таких подростков, скажем дипломатично, «не очень успешных», которые ничего не хотят, никого не слушаются и не боятся «двоек» - всё больше. Вроде и не хулиганы, и на уроках могут тихо сидеть, и окна не бьют – ну, не буйные. Просто не учатся.
Таких школьных уклонистов больше с каждым годом. И становятся ими нормальные мальчишки и девчонки, которые радостно бежали в первом классе в школу, возлагали цветы на этот пьедестал знаний; тянули руку, хотели быть хорошими и умными, ради улыбки любимой учительницы готовы были переписывать палочки и черточки.
Что случилось с ними? «Да это естественный процесс, - успокаивают нас опытные учителя и сотрудничающие с администрацией психологи, - трудности переходного возраста, доживите до 9 класса: возьмется за ум, начнет готовиться к ЕГЭ»
Что ж, а пока всех уклонистов – в казармы; музыка военного оркестра и изучение уставов выбьют из головы подростковую дурь.
А уж психологи, по крайней мере, могли бы спросить этих подростков, почему они не учатся. Не надо сложных методик – ответ прост: «Не интересно».
На протяжении всего учебного года, в самом пубертатном возрасте – в 9 классе, на главном школьном уроке – русского языка - чем мы занимаемся? Мы учимся ставить иногда до, иногда после придаточного уступки такую маленькую, еле заметную черточку – запятую. Древние китайцы, мастера каллиграфии и тренировки духа, пришли бы в восторг от нашей системы образования! Когда внутри гормональная революция, тело растет в разные стороны, а голова трещит от вопроса, кого: Дашку или Маринку пригласить в субботу в кино, - на протяжении года, каждый день, на главном уроке, сосредоточив дух и освободившись от плоти, мы рисуем эту черточку. А если ты пропустил три черточки в итоговой работе – тебе никогда уже не стать смотрителем рисовых плантаций. Вот оно, лучшее в мире образование!
Не интересно. И не потому что подростки хотят, «чтобы их развлекали». Просто они чувствуют, что всё это как-то не по-настоящему, и потому нет в этом большого смысла. В жизни вряд ли пригодится.
Честно говоря, и учителя это прекрасно понимают. Только привыкли.
И поэтому второй вопрос этой книги, после вопроса о праве передвижения: «Может ли школа быть интересной для подростка?» По этим прекрасным словом «Интерес» подразумеваются не всякие дидактические штучки на уроках, типа разгадывания кроссворда или чтения по ролям.
Быть интересным – значит отвечать каким-то очень глубоким потребностям души и даже тела. По-требностям – требованиям! Интерес – это что-то очень глубокое, глубинное. Идущее изнутри – даже из нутра.
Вы видели, как ребенок часами играет во дворе – не важно, в какую игру, как заворожено смотрит фильм, слушает рассказы о путешествиях и разных приключениях, в конце концов – как часами общается по телефону?
Паша Савинков. История произошла лет шестнадцать назад – но помню хорошо, потому что она заставила задуматься. Паша, 7 класс, мальчик неусидчивый, невнимательный – троечник и бездельник; на Масленицу строим крепость. Паша, красный от мороза и мокрый от пота, шапка на одном ухе, напрягаясь из всех сухожилий, закатывает огромный снежный ком на верх крепости. А потом вниз и снова… Двадцать-тридцать минут тяжелого, мужского физического труда. А на уроке хоть пять минут послушал бы…
Что это? Интерес? Нет, что-то другое. Стихия!
А в понедельник, - подумал я, - в школу. Первый день Великого Поста. И начнется: «Паша, сиди спокойно! Савинков, достань тетрадь!» Может ли быть учеба такой же стихией? Ну не совсем, конечно, такой, ну немножко…
И тогда, шестнадцать лет назад, мы в первый раз сделали попытку отказаться от всех уроков, программ и деления на классы и отправились в четвертой четверти в Свободный полет!
Что это такое? Нет ни уроков, ни классов. Вообще. Каждый ребенок на листочке бумаги пишет, что ему хочется знать, какие вопросы не дают покоя – и потом собираются группы детей разного возраста, интересующихся, к примеру, причиной вымирания динозавров или историей техники. Читают книги, общаются друг с другом, рисуют газеты по своей теме…
Ясно, что такой полет он не мог длиться долго. В сентябре следующего года мы приземлились, но время от времени, все ж тянет… Об этом в главе «Свободный Полет. Психотерапевтическое отступление».
Свободный полет был радикальным – леворадикальным - решением проблемы, как построить школу на детском интересе. Но возможны и другие формы.
И вот, эта книжка – рассказ о школе, в которой дети делают на уроке то, что им интересно. Можно даже так: делают то, что хотят делать. Не «всё, что хотят», нет – а «только то, что хотят».
Углич. Шесть лет назад, экскурсия. Максим, 11 лет, слушать не может, переминается с ноги на ногу, подпрыгивает и строит гримасы, пИсать хочет: «Мне нужно в туалет… Ну, мне в туалет нужно!» Экскурсовод не обращает внимание. Руководитель группы нервничает: мальчик не дает другим слушать экскурсию, нарушает порядок. И, с раздражением:
- Ну скажите Вы наконец ему, когда можно будет в туалет идти…
Вот ШКОЛА. Это когда взрослый знает, когда ребенку нужно и можно идти в туалет.
С чего начинается Школа?
«Спинка прямо – руки перед собой». С ограничения движения. Когда ребенок научится так сидеть, он уже не ребенок, а ученик. Начинается с телесной дрессуры, с контроля за телом, как, наверное, бы сказал Мишель Фуко. Власть учителя – это власть над телом. После того как эта задача выполнена, можно переходить к обучению.
И второе: говорить можно тогда, когда тебе дают слово. Идеальный ученик – тот, который не двигается и не говорит.
Кстати, ловлю себя на том, что мне проще сказать, в каком классе учится ребенок, которого я вижу впервые, чем сколько ему лет. Ребенок, поступая в школу, лишается своего физического возраста. Он уже не ребенок 8,9,10 лет – он ученик 2,3,4 класса.
Всеобщая школа возникла одновременно с всеобщей воинской повинностью. Государство нужны были солдаты. Их и воспитывали в школе.
Ограничение движения и общения, хочешь в туалет – подними руку…
Рассказывают французские коллеги, учителя. Приехали они в Россию: посмотреть Красную площадь и школу, обычную российскую школу. Входят в класс, урок истории, 9 класс. Учительница воодушевленно рассказывает о своей работе иностранцам. Дети сидят, 40 человек, 6 рядов, затылок в затылок. 5,10, 20 минут (!) – ни одного замечания, ни одного движения. Дети сидят неподвижно. Вот она, лучшая советская школа!
«C’est impossible! Ваша школа учит только послушанию и усидчивости! Современному обществу нужны активные и творческие люди! Ваша школа после развала СССР развернулась в прошлое…»
Школа учит усидчивости…
Весной звонила в школу «…»:
- Читать, писать, считать…
- Чему же вы учите в 1 классе?
В Школе вообще чувствуется дух Реванша.
Большинство родителей высказываются за школьную форму. На поверхности – экономические проблемы. В глубине – желание «построить» и дисциплинировать ребенка.
То тут, то там возникают пионерские организации. Дескать, ничего плохого, дети нуждаются в организации, любят всякие мероприятия и проч. А в подсознании опять же – желание противостоять современному угару и дисциплинировать ребенка.
Но красные знамена – не главное. Главное – что большая половина наших сограждан (статистики нет, кто считал?) уверены, что старая школа была хорошей школой. Кажется, мы рассчитались уже со всеми мифами советской эпохи, но нет, один остался – Миф о советской школе.
Вот разговоры в учительской:
- Англичане (китайцы, японцы…) поняли, что советская система образования была самой эффективной и пересматривают свои национальные программы образования…
Что тут скажешь? Тоска. Тоска по Старой Советской Школе эпохи индустриализации.
Национальная программа развития образования, профильная старшая школа, единый экзамен – создается впечатление, что что-то происходит внутри Школы, идут какие-то процессы. Можно не сильно беспокоиться.
Но «процессы» не задевают сущности Школы. Она не изменилась за последние 20 лет. Разве что дети стали менее послушными. Как сказала дочка моего друга: «Школа – это как больница. Надо ходить и ничего не поделаешь». И это о хорошей московской школе, где собраны хорошие учителя и умные дети. Дети не любят школу.
Возврат к школе 50-х годов и нелюбовь детей – это действительно опасно.
Возьмем в руки Похвальный Лист, который выдается отличным ученикам в конце года, читаем: "За прилежание и усидчивость". Вот она, гениальная оговорка! Вот тайна школы. Ее мечта.
За что же она готова хвалить ученика:
За прилежание - то есть умение лежать
И усидчивость - то есть умение сидеть!
Вот качества «современного человека»! Продолжим список: умение молчать, умение слушаться, умение терпеть... Далее - красивый почерк, удовольствие от переписывания. Да, Акакий Акакиевич - это идеал выпускника средней школы. Вот он, человек XXI века!
Наша школа не просто «отстает» от современности, она, совершив невообразимый кульбит, оказалась где-то в середине 19 века - мы вернулись к хорошо известной нам по книгам немецкой классической гимназии.
Немецкая гимназия, которая давала самое лучшее образование. Русская дореволюционная (советская) школа, которая тоже давала самое лучшее образование. Что и привело: к Первой мировой войне, установлению фашистского и сталинского режима в обеих странах, Второй мировой войне.
И вот, после крушения коммунизма в нашей стране мы вернулись к школе 19 века. Путь в никуда.
Гекльберри Финн, как известно, не ходил в школу. «Не могу позволить , - говорил он, чтобы посещение школы мешало моему образованию». Пеппи Длинный чулок рыдала, узнав, что Карл XII, уже умер… Здравый смысл Гека и искренность Пеппи мешали им стать школьными отличниками. Но это были нормальные, обычные дети.
Нормальный ребенок не может сидеть неподвижно четыре часа, смотреть на доску, слушать одно и то же по десять раз, повторять, пересказывать, переписывать, переделывать – не думая о том, зачем это надо.
Он непоседлив и любопытен, любит экспериментировать, мастерить, собирать и разбирать, всё делать сам – а не смотреть, как делают другие. Любопытство – в природе его, ему интересно читать книжки с картинками, смотреть фильмы о жизни животных, слушать рассказы учителя. Он любит работать – читать, писать, рисовать, решать математические задачи - если работа похожа на игру, если он понимает смысл того, что делает.
Есть школы специализированные: физико-математические, театральные, с преподаванием ряда предметов на иностранных языках - так называемые школы для одаренных детей. Есть школы специальные: для детей, требующих «особых условий воспитания и развития». Конечно, особые категории детей нуждаются в особых школах.
Но есть еще группа детей, нуждающаяся в особой – другой – школе. Это обычные дети.
Потому что обычная школа становится невыносимой для них.
Отличники хорошо приспособились к школе и не очень страдают. Двоечники тоже не страдают: они поняли, что в школе можно ничего не делать. Тяжело приходится тем, кто не умеет прогуливать уроки и не в состоянии сидеть неподвижно.
Трудность в том, что Школа требует усидчивости. В прямом смысле слова: способности сидеть неподвижно и молча десять часов в сутки. Семь уроков и три часа – домашняя работа. А это не каждый может. Физиологически.
Я был в гостях у коллеги, учителя математики одного французского лицея, в Нанте. Его сын, Юан, 13 лет, в течение трех часов французского ужина не умолкал ни на минуту. Спрашивал о России, рассказывал о своей лошади (Юан занимается конным спортом), показывал коллекцию монет... Не обращая внимания на разговоры взрослых, перекрывая часто своим голосом наши профессиональные беседы. Первая мысль была – какой невоспитанный юноша. Потом прислушался, привык к громкому голосу: умный, веселый, жизнерадостный человек. Способен говорить со взрослыми на равных.
Подумал: «Как же в школе он молчит на уроках?..»
Через полгода Жоэль, его отец, пишет: «Юан перешел на экспериментальную форму обучения: две недели ходит в школу, две недели работает, ухаживает за лошадями…» И письмо самого Юана: «Дорогой Рустам! У меня всё здорово, эта зима во Франции теплая… Извини, у меня нет времени больше писать – надо покормить лошадей»
Юан перешел на экспериментальную форму обучения… Обычная школа не просто трудна – она невыносима для таких детей. По одной причине – в школе надо молчать.
Может быть, Юан – не совсем обычный подросток. Большинство детей все ж могут немного помолчать и послушать взрослых: пять, может даже 10 минут. Но не семь же часов в день!
Таких как Юан много: и во Франции, и в России. Реже встречаются такие как Жоэль, его отец. Преподаватель математики в лицее, он понял, что его сын не может ходить в школу. И Юана освободили от Школы. Думаю, это решение семье далось не просто. Кстати, мама мальчика – воспитатель детского сада, тоже, можно сказать, педагог…
Такие дети были всегда, только раньше никто их спрашивал: Хочешь ли ходить в школу? Трудно ли сидеть на уроках? Нравы меняются. Пороть детей, тыкать носом в чернильницу, рвать тетрадки - как-то неприлично. Ребенку дали немножко свободы, к нему стали прислушиваться… Прислушались – а он говорит, что не хочет идти в школу…
Я очень рад за Юана. Думаю, он все ж научиться молчать и слушать учителей в течение двух недель месяца – потому что знает, что потом его ждет любимая работа, его лошади! Ради этого можно потерпеть.
Юан – обычный ребенок. Таких очень много. И именно таким – обычным! – детям нужна другая школа. Не знаю, смог бы Юан учиться в нашем Лицее. Наверное нет, мы всё ж довольно респектабельная школа. Но мы стараемся…
Самое утомительное в школе – сидеть и слушать. Надо было б сократить до минимума традиционный урок, когда учитель «разговаривает со всем классом» или кто-то что-то чертит на доске. Урок – это убийство времени. И когда учитель жалуется, что не успевает, что не хватает часов, что не можно работать без домашнего задания, хочется спросить тоном финиспектора: «А куда делось время? Как истрачены были часы?» Можно «дать» и шесть, и восемь часов в неделю, но если это будут традиционные уроки – и этого будет мало.
Итак, время Мастерской делится на три части (как круг – на эмблеме Мерседеса).
Фронтальная работа. Учитель versus класс. Ставлю песочные часы: «Вот пять минут – поиграем в серьезную школу: руки на парты, смотреть на меня и слушать!» Да, как в школе, как на уроке, но урок длится пять минут. Не шевелиться! За пять минут я должен сказать, что мы сегодня будем делать. А потом – работа! Честно говоря, за 5 минут не укладываемся. Еще одна пятиминутка – в конце Мастерской, чтобы подвести итог.
Индивидуальная работа. Каждый работает над своим заданием. Разные дети – разные задания, как правило, двух-трех уровней. Это время Тихой Самостоятельной Работы. Есть вопрос – подними руку, я подойду. Звучит Вивальди, Бах или Моцарт.
Работа в группах. Шестнадцать человек в классе, четыре группы по четыре человека. Говорить можно шепотом. Трудно, особенно для учителя. Больше всего мешает ученикам на уроке работать… учитель. То он начинает на весь класс комментировать чью-то ошибку, а то отвечает во весь голос на вопрос одного из учеников.
Итак, три периода Мастерской. Маргарита Алексеевна во втором классе магнитом прикрепляет к доске бумажные круги разного цвета:
КРАСНЫЙ – СЛУШАЕМ УЧИТЕЛЯ!
ЖЕЛТЫЙ – РАБОТАЕМ ТИХОНЬКО
ЗЕЛЕНЫЙ – РАБОТАЕМ В ГРУППЕ и ГОВОРИМ ШЕПОТОМ
Конечно, не строго на три равные части делится время. Но если б нам удалось так организовать работу, дети меньше изнывали бы от неподвижного безделья. Работа в группах радует и дает силы, Индивидуальная работа тоже не изнуряет. А пять-десять минут, когда «руки на парте», можно и перетерпеть.
Теперь в средней школе у нас по шестнадцать человек в классе.
Много, особенно для «устных уроков». Конечно, не как в массовой школе, но один неприятный вопрос: как опросить эти шестнадцать человек? В школе-то просто: по очереди к доске и письменный опрос.
К доске не вызываем: пол-урока слушать монологи трех-четырех учеников? Да и как остальных заставить сидеть и слушать? Это в школе: учитель повел бровью – все замерли… Письменный опрос – хорошо, но когда ж говорить, если не на «устных уроках»?
Да, еще можно «беседовать с классом». Учитель упоенно ведет разговор с двумя-тремя самыми невыдержанными (не всегда умными) детьми, а остальные?
Выход есть - работа в группах. Пять-десять минут на уроке ученики обсуждают вопрос в группах, по три-четыре человека. Эти минуты – самое толковое время урока! Ученики друг другу пересказывают материал – делают рутинную, но необходимую работу. Потом один человек от группы выходит к доске.
Давайте на примере… Тема – Отечественная война 1812 года.
Начало войны, Бородинское сражение.
Русский народ и нашествие.
Изгнание Наполеона из России
Два варианта – два сценария такой работы.
Первый сценарий. Каждая группа готовит один из вопросов и «докладывает» его. Вариант хороший и проверенный. Есть трудность: другие не всегда внимательно слушают этот рассказ. Но можно озадачить слушающих: допустим, задавать вопросы выступающему. А в конце темы - зачетная по всему материалу. Но все ж, трудно через несколько недель воспроизвести то, что услышал из уст своего товарища. А если тот рассказал не очень внятно?
Второй вариант – каждая группа готовит все четыре вопроса: «Через сорок минут вы должны ответить на все вопросы, прочитав два параграфа» Группа действует так, как должна действовать группа в экстремальной обстановке! За несколько секунд определяется лидер: «Ты сможешь сделать этот вопрос – тогда это тебе!», «Я подготовлю третий и четвертый вопросы, а первые два – вам…».. Читают в полной тишине. Потом рассказывают друг дружке, что прочитали. Не так ли поступают школьники на перемене, за три минуты до звонка на урок: «Ты читал параграф? А ну, расскажи быстро…»
Итого? За сорок минут каждый ученик – сильный и несильный – подготовил два-три параграфа учебника. Пол-урока он читал сосредоточенно книгу, что-то выписывая в тетрадь. Другую половину – говорил и слушал соседа по парте.
И даже самый «слабый» и неуверенный, выйдя к доске, говорит. Краснея, заикаясь, вытирая пот – говорит! Не говорить стыдно, просто не возможно – это провал всей группы.
За урок – два-три параграфа. Значит, можно все-таки найти время на изучение документов, чтение энциклопедий, просмотр фильмов. И обойтись без обязательного домашнего задания.
Признаюсь, это нравится не всем старшеклассникам. Проще спокойно сидеть и не мешать учителю, который «ведет беседу» с двумя-тремя претендентами на золотую медаль…
Предчувствую иронию: 20 минут читают, 20 минут обсуждают, 4 человека в группе, - ну вот, педагогический рецепт… А если говорить неконкретно, то будете иронизировать, что мол опять педагогическую утопию пишите.
А вопрос серьезный. Ведь обычный урок, когда учитель ведет фронтальный опрос (какой термин!), так вот когда учитель идет фронтом на класс - на этом и держится Школа. И даже если мы красиво назовем этот фронтальный допрос беседой, что изменится?
Дело даже не в том, это потеря времени, что так никого ничему научить нельзя. Как сказал Сергей Леонидович, учитель литературы, после двух часов педсовета (педсовет – тот же урок для учителей): «Я пошел. Я уже угорел…» «Угорел» - этим словом можно охарактеризовать состояние ученика в школе к полудню, после двух-трех уроков. Отличие от Сергея Леонидовича лишь в том, что он, ученик, не может сказать: «Я пошел».
И это угар не от трудных задачек и длинных упражнений. Угар от вынужденной неподвижности и вынужденного молчания. Урок – это издевательство над природой. Сидеть неподвижно и молчать – неестественно, нефизиологично, невыносимо для здорового человека, тем более для здорового ребенка. Недаром же карцер – наказание страшнее общей камеры.
Я сгущаю краски? Все мы учились в школе, и не так уж это страшно… Да, но кто тогда думал о том, что возможны другие варианты, альтернативы сидению за партами полдня затылок в затылок? Кто думал о том, что в принципе возможна другая школа и другие уроки? А если вариантов нет, то насилие не воспринимается как насилие.
И ничего не стоят наши разговоры о «гуманной школе», о добрых отношениях и развитии способностей, если урок останется уроком. Какие отношения с угорелыми детьми?
Предложенный выше «рецепт» (двадцать минут читаем учебник, десять минут обсуждаем... доводим до кипения, слегка помешивая) – я добился своего, если вызвал улыбку. Значит, запомнится.
А таких «рецептов» много. Можно давать вопросы простые – на пересказ; и сложные – на гениальную догадку; можно всем группам предлагать один и тот же вопрос или каждой группе – собственный.
Не могут дети так работать? Сперва надо научить? Конечно, надо! А чем мы еще в школе занимаемся? Кстати, в нашей школе в первом и втором классе - могут.
Рассказывают, что чиновники требуют, чтобы в школах на подоконниках не было цветов, и на стенах ничего лишнего: ни детских рисунков, ни газет. Дескать, и цветы, и рисунки, и газеты – источник пыли и грязи. Забота о санитарном благополучии граждан.
Запрет на разговоры, ограничение передвижения, затылок товарища на расстоянии вытянутой руки, а теперь еще голые стены. Загадка для взрослых: как называется такое учреждение?
Класс в нормальной школе – это место, где детям удобно слушать учителя и списывать с доски. Поэтому парты стоят в ряд, у доски - учительский стол. На стенах – лозунги, портреты бородатых стариков и дидактические таблицы. И красивые стенды для проверяющих. Всё остальное отвлекает детей!
Интерьер класса – это, может быть, важнее, чем «содержание образования». Ребенок 8 часов в день находится в классе. Каким он должен быть?
Мебель должна стоять так, чтобы дети могли разговаривать, общаться друг с другом, вместе работать. Поэтому – не удивляйтесь, родители! – мы сдвинули парты и поставили их «большими квадратами». При необходимости дети могут передвигаться по классу, подходить к стеллажам, другим столам. На стеллажах много нужных вещей: книги, альбомы, кассеты, карандаши, всякие штучки для опытов, карточки по математике, цветная бумага…
И если такой класс можно сравнить с мастерской ремесленника, то эти вещи – инструменты…
Инструментов должно быть очень много: что-то закупают учителя, что-то приносят из дома дети. Порядок такой, чтобы любую вещь любой ученик мог найти и взять за несколько секунд. Поэтому, кстати, все стеллажи должны быть открытыми. Мы открутили все дверцы у школьных шкафов, чтобы дети видели, что там лежит, и могли свободно пользоваться этими вещами.
И много детских работ! Газеты, альманахи, рисунки, тексты, макеты… Продолжая аналогию с мастерской ремесленника, эти вещи можно было б назвать шедеврами. Без иронии, шедевры – это результат работы ученика, который становится подмастерьем, а и потом мастером. Стены не должны быть пустыми – у нас не дзэн-буддистский монастырь, где послушники по 6 лет созерцают пустую стену. От голой стены веет школьным холодом. Ученик, войдя в класс, должен видеть результаты своего труда – это греет, вызывает прилив сил.
Всякие методические таблицы нужны бывают на 1 урок. Их можно прикрепить к доске и потом, в конце урока, снова убрать. А портреты великих можно показывать 1 раз в год, чтобы дети отличали Лобачевского от Циолковского.
Ну и, конечно, в классе должны висеть Маршрутные Листы. Наша учеба – это Кругосветное путешествие на КОВЧЕГЕ. Поэтому у учителя вместо наркомпросовского журнала образца 1954 года – Бортовой журнал. А у ребенка - Маршрутный Лист. Чтобы не сбиться с пути и не сойти с маршрута.
Маршрутные Листы, которые висят на стене, должны быть красивые и не страшные. Формат – пол-листа ватмана или целый лист. Вместо «плюсов», по крайней мере, в начальной школе, - цветные наклейки. Это взрослым кажется, что ерунда – а детям радостно.
Конечно, не все надо воспринимать буквально. Важно то, что у нас помещение устроено в принципе иначе, чем в казенной школе. Образцовый с точки зрения школьного инспектора класс: стерильные парты, стулья, пол и стены, всё спрятано и закрыто, а на стенах висят таблицы разбора и формулы многочленов – это нежилое помещение. Да, всё должно быть чисто и аккуратно, но не пусто.
У ученика, открывающего дверь в такой класс – класс-мастерскую, - должно возникнуть желание засучить рукава и быстрее взяться за работу!
Обычный вопрос при встрече с отдаленным знакомым на улице: «Ну как там Лицей КОВЧЕГ? Процветаете?» Процветаем мы или уже плодоносим? Но часто в этом вопросе читается подтекст: «Как, вас еще не закрыли?»
И второй вопрос: «Ну, а в какие институты поступают ваши выпускники?» Смысл вопроса ясен: «Ну, разве куда-нибудь можно поступить после вашей школы?». Дескать, хорошо, что вы к детям хорошо относитесь, ну что потом? И так думают даже вполне приличные и образованные люди…
«А в каких институтах учатся ваши бывшие ученики?» Все равно, что у врача спросить: «А на каком кладбище лежат Ваши бывшие пациенты?» Ясно, что все там будем… Но одиннадцать лет жизни!
Детский сад – подготовка к школе. Школа – подготовка к институту. Потом – поиск работы. А там и старость не за горами. Пора уж о пенсии думать. А где жизнь?
Беда Школы – не в низких зарплатах и не в ЕГЭ. Беда в том, что Школа рассматривается вами, уважаемые мамы и папы, как подготовительные курсы в институт. Одиннадцатилетние подготовительные курсы.
Двадцать лет назад я был совсем молодым и безбородым учителем истории – учителем, которого никто в классе не слушал, кроме двух-трех тихих отличников на первой парте. И одна учительница начальной школы с большим стажем, человек жизнерадостный и любящий школу и, конечно же, умеющий повести бровью так, чтобы класс замер, рассказывала мне время от времени всякие поучительные истории об искусстве управления детьми.
«У тебя в классе, - говорила она, - всегда должен быть ученик, ну не любимчик, нет… Но когда ты выходишь из класса, он должен следить за остальными и отвечать за порядок. Конечно, он будет у тебя на особом положении, и ты можешь разрешать ему чуть-чуть больше, чем остальным…»
«Следить за остальными, на особом положении… Это что-то напоминает», - мелькнула мысль. Но сказано это было так легко и весело, что я отогнал нехорошую ассоциацию и подумал: «Наверно, это не так уж плохо. Можно попробовать…»
«А знаешь, - продолжала она, - как приятно по утрам входить в класс. Дети здороваются, садятся, ты смотришь на класс сверху: ряд мальчиков в белых рубашечках, ряд девочек с красными бантами, а по праздникам – с белыми, а потом опять ряд мальчиков… Красиво!»
Да-да, кажется я начинаю понимать… В этих рядах - мальчики в рубашечках, девочки с бантами - есть какая-то особая красота. Красота парада, военного строя, красота плаца.
Ведь неспроста Павел I любил смотреть на марширующих солдат: это доставляло ему совершенно особое, эстетическое, наслаждение.
Да и Пушкин не скрывал восторга от «стройно зыблемого строя». Что ж, поэт не смог придумать синонима и повторил два раза одно слово на строчке? Не смог. Ведь это не просто строй – он даже зыблется стройно! Это строй в квадрате, предельно совершенный строй.
Советская Школа обладала особой эстетикой. В ней была своя красота - красота строя. Но видна вся эта красота была с одной лишь точки обзора – с точки зрения учителя, стоящего над строем. Смотрящим сверху на него.
А тут еще в руки попалась книжка Селестена Френе о «Новой французской школе». Зашел в магазин, купить какую-нибудь книжку о том, как сделать, чтобы дети тебя слушались. Книга была серой и некрасивой, но стоила 90 копеек. «Начальная школа, скучно, - подумал, - но недорого». Купил.
И вот слушал я эти истории об «белых бантиках по праздникам» и читал Селестена Френе. О том, как мальчик Жан обрызгал из шланга на школьном дворе мальчика Жака. После чего этот Жан (а может, Жак) решил подготовить доклад об истории орошения, нашел книжку, сел тихонько в уголок классной комнаты и начал читать ее, а потом выступил с этим докладом перед всем классом. А в это время Пьер, у которого были проблемы в спряжении глаголов в passé compose, решил заняться грамматикой: подошел к ящику, где хранились карточки с грамматическими заданиями, выбрал нужную карточку, сел на свое место и начал работать…
И так 25 учеников класса: кто-то решает математические задачки, кто-то пишет письмо друзьям из Бретани… Каждый занимается своей работой: делает то, что ему интересно, или просто работает над ошибками. Если надо, он подходит к учителю, или берет нужную карточку в картотеке, или ищет книжку на стеллаже. Ребенок может двигаться по классу…
От нервно-мышечного возбуждения я не мог сидеть – ходил из угла в угол. Почти как те дети в классе у Френе. Да, возможна другая школа. Школа, где дети не сидят затылок в затылок. Один решает математические задачки, другой печатает на компьютере, третий - смотрит видеофильм (надев наушники, чтоб никому не мешать), кто-то шебуршится у стеллажа с книгами, а еще трое или четверо рисуют газету, разговаривая вполголоса… Радостно смотреть на спокойно работающих детей. Красиво.
Это другая красота – не красота строя.
Просите за перефраз, Андрей Донатович, но я понял, что у меня нет никаких противоречий с Советской школой: ни идеологических, ни дидактических. Только эстетические.
