Честно, я давно хотел написать книжку о нашей школе. Одно сдерживало: не мог определиться с жанром.
Написать спокойную и красиво читаемую повесть о том, как мы боролись с домашним заданием и пятибалльной оценкой?
Революционную прокламацию в духе парижских санкюлотов II Года Республики (по образованию я историк и писал когда-то диплом о Французской революции): «Граждане учителя! Сорвите пелену с ваших глаз! Свобода – это пустой призрак, до тех пор, пока ученики делают домашнее задание до двух часов ночи. Пусть гневные крики разъяренных родителей и стоны невыспавшихся детей тронут ваши сердца…»?
Педагогический рецепт: «Ставим песочные часы на три минуты – дети работают в группе; ученик выступает перед камерой в течение двух-двух с половиной минут, соль и перец по вкусу…»?
Вопрос о жанре решился неожиданным и естественным образом.
В нашей школе работают замечательные люди – настоящие учителя: любящие детей и мастера своего дела. Это не совсем школьные люди, и большинство из них занимаются именно «своим делом»: биолог – четыре месяца в году отслеживает касаток на Командорских островах, литератор – пишет стихи и поет их под гитару, историк – ездит со студентами Исторического факультета МГУ по деревням Севера и собирает истории о колхозной жизни. И вот, на два-три дня в неделю они появляются в Лицее КОВЧЕГ: увидеться с учениками – радостными от встречи с любимым учителем, и со мной – директором школы – сердитым от того, что опять всё не так…
Ну как можно управлять пятьюдесятью учителями, треть из которых – кандидаты наук, а другая треть – пишут кандидатские?
Вот я и подумал: чем пять раз в неделю говорить одно и то же, напишу один раз письмо и выдам каждому. Тридцать пять писем, по числу учебных недель, подколотые и подшитые, и стали основой этой книги. К этим текстам добавил совсем маленькие и короткие записочки – даже не письма, а просто телеграммы.
Вот жанр этой книги. Не Педагогический трактат Яна Амоса Коменского, не Педагогическая поэма Макаренко и не Педагогическая симфония Амонашвили – а Педагогические письма и телеграммы.
Мне хочется думать, что этом что-то есть. Как в карандашных набросках к картине, которая рисуется годами и занимает собой всю стену Третьяковской галереи, может быть больше искренности и жизни, чем в самой картине.
Как говорит несравнимый Юлий Ким: «Будучи литератором, я время от времени подвергаю свои тексты литературоведческому анализу…». И я подверг свои тексты литературоведческому анализу, чтобы упростить задачу будущим исследователям, понимая, что моя книга, конечно же, со временем станет педагогическим бестселлером.
