Меня пригласили на урок к учительнице, которую я просто обожаю. Высокая, статная, не юная, но еще и не обремененная годами, очень уверенная в себе и в том, что говорит другим. Порой мне кажется, что когда она появляется в толпе коллег, то над ее головой раздается величественный гул, во всяком случае, я испытывала именно это. Уроку очень обрадовалась, хотелось воочию увидеть россыпи ее педагогических находок, увидеть, как одним движением руки или даже взглядом сглаживает она возникающие на уроке шероховатости. Услышать, как плещется и струится на уроке ее великолепная речь, как в головках ее ребят незаметно рождается понимание, что-то меняется, они вырастают прямо на глазах.

Урок был выстроен великолепно. Дети текст знали, рассуждали, докладывали что-то, приготовленное дома, учительница умело вела их к одной ей ведомой истине. Но что-то тревожило меня на этом уроке, что-то мешало сосредоточиться на главном, было что-то такое и в голосе, и в облике учительницы отчаянное, будто уже приговорили ее к казни, а она вот не сдается и полна решимости довести урок до конца.

Красивый, но безжизненный урок получился, а я этого не выношу. Но как спросить? Она же, умница, анализируя свой урок, сказала, почему ей было так трудно. Оказывается, на первой парте сидел юный мститель и целый урок вполголоса говорил учительнице гадости, стараясь лишить ее равновесия, добиваясь нервного срыва, чтобы… Думаю, каждый сам поймет, зачем мальчишке это было надо. И каждый домыслит, какие же сражения до этого урока разыгрывались между учителем и учеником, если в такой ответственный для нее день он решил дать генеральное сражение. Но проиграл, силенки оказались все-таки неравные. А что дальше? Партизанская война? Кому дал урок этот мальчишка?”