Когда происходит что-то важное
Я в гостях у ТиВи. Обхватив двумя руками большую кружку чая с лимоном, корицей и ещё чем-нибудь ароматным, сижу, отогреваюсь от первых наших южных холодов. Уже конец ноября. Темнеет рано, и я невольно поглядываю на часы, не поздно ли? В соседней комнате громкие голоса: Татьяна Ивановна (мама ТиВи) делает распоряжения насчёт завтрашнего дня, Татьяна Викторовна что-то отвечает, этот обрывками долетающий, шумный ритуал отхода мамы ко сну наполняет воздух чем-то очень домашним. ТиВи, которая сама стала бабушкой, бегает из зала на кухню, что-то относит, приносит... Татьяна Ивановна уже несколько лет с трудом перемещается по квартире, но ничуть не унывает. Голос сильный, властный. И открытый приветливый смех. На минутку ТиВи заглядывает ко мне. «Я сейчас маму уложу, и мы обязательно поговорим, мне столько надо тебе рассказать...» «Та-аня! Ну кому я говорю!» — зовут её из соседней комнаты. — «Что ты хочешь, Игорь, она фронт прошла, фронтовой врач» — весело объясняет ТиВи её командные настроения. И уходит ещё на полчаса.
У ТиВи в комнате никогда не было скучно. Оставаясь один на один с её комнатой, как и в этот раз, можно было подолгу рассматривать тысячи деталей, составляющих это волшебное пространство. Волшебное она любит, лелеет его и создаёт.
Было время, когда присутствуя на её занятиях с маленькими детьми, я даже возмущался такому тотальному завоеванию воображения ребёнка. Не допуская иронии, ТиВи приглашала девочку в большую картонную коробку украшенную лентами и мишурой как в её новый сказочный дворец или в дилижанс... Вместе с детьми, заливаясь от смеха, выводила к ним в круг самого настоящего «породистого скакуна» составленного из двух юношей под тряпочным балахоном с мотыляющейся головой счастливой коровы.
Её игра в волшебство была особой игрой. Я ведь и сам это не сразу понял, потому и сердился. Логичности действий, соответствию привычному, всему, что поддерживает формальную сторону наших отношений с окружающим миром, всему этому противопоставляется содержание. Такое, которое выходит за границы привычных форм.
Если любая палка может быть лошадкой, то тем более бенгальские огни становились звездопадом, а сувенирная книжечка-брелок волшебной книгой тайн.
Всеобъемлющее мировосприятие ребёнка всегда было главной заботой Татьяны Викторовны. Не потому, что она не любила или не хотела работать со старшими, напротив. Но их убеждения, что «неправильное детство» становилось причиной «неправильной цивилизации», ТиВи шла к самым истокам.
«Я смотрю иногда на улице, на эти бритые затылки с ушками, переходящие в спины — сказала она мне однажды. — И никак не могу поверить, что там когда-то были тонкие мальчишеские шеи. Что с ними произошло, откуда они такие?» На картинах и фотографиях в её комнате очень много тонких мальчишеских лиц. Даже Лихачев с обложки «Огонька» смотрит каким-то по-мальчишески растерянным взглядом. Многих я узнаю, о многих наслышан, некоторые мне совсем не знакомы. Фотографии, книги, газетные вырезки и десятки, если не сотни разных предметов. В дальнем окне, заставленном цветочными горшками, безделушками, вазами, практически в забвении стоят два подсвечника — статуэтки в африканском стиле, так, ничего особенного, просто привлекли внимание. «А это... — перехватывает мой взгляд зашедшая в комнату ТиВи, — это мне подарили в какой-то школе. Знаешь, и школа была вся из каких-то таких изогнутых, замученных учителей, просто почерневших от безнадёги. А статуэтки так у меня и живут, я их видишь, к самому окну поставила», — она извиняется за их импровизированную ссылку, но мы оба понимаем, что не всегда радостно на них смотреть после такой предыстории.
С ТиВи всегда рядом чужая беда. Дети из детских домов. Родители с трудными подростками (подчас сами куда труднее своих отпрысков.) И практически никогда никого из «сытых и чистых». Социально успешные люди не любят выходить за границы формального мира. Больше всего их раздражают такие как ТиВи. Не будь у неё стольких друзей, такого круга признания, её давно объявляли бы сумасшедшей. ТиВи очень боялась печатного слова. Её мир всегда был воздушен, неуловим, пластичен... а уложенный в предложения и абзацы, он (как опасалась она) потеряет главное — бескрайность. Но писать согласилась. «Надо говорить о Детстве. На всю страну! Хотя бы потому, что стыдно молчать». «Мне кажется, что на меня из прошлого смотрят старики и бабушки, и мои, и даже какие-то незнакомые мне старые люди. Знаешь, с таким вот мудрым взглядом, который был у людей прошлого века. И они ничего не говорят. Но я всё понимаю, и тогда я готова хоть на телевидение идти. Мы что-то теряем, Игорь, понимаешь, безвозвратно... То что они знали, то что они отдавали своим внукам. Эту мудрость безвременья. Сказки... Любви...».
...Уж если у нас получался задушевный разговор, то мы с ТиВишей могли разговаривать долго, иногда за полночь. И всё не могли разойтись... «Подожди, не торопись, должно произойти что-то важное. Не здесь — там». Она заговорщицки посмотрела на меня поверх очков и показала рукой вверх. «Ты знаешь, как я называю это время года? Это Сиренивень! Ты не замечал, что это необычное время? Вот как раз такое», — и мы оба стали смотреть в ночное окно.
С неба срывался редкий снежок, он припорашивал углы домов, волнами пролетал под жёлтым фонарём, освещавшим опустевшую улицу. «Это время когда один год уже закончился, а другой ещё не начался. И дни такие, как бы сиреневые... В это время надо покупать ёлку и готовить подарки...» Мы молчим, смотрим в окно, и оба чувствуем как что-то происходит. «Ну вот — улыбается ТиВи, — теперь можешь идти. Нет, погоди... Раз уже Сиренивень, вот, возьми это. Это знаешь, какая замечательная свечка! Её мне подарила мама одного потрясающего ребёнка. Она будет очень тепло гореть, вот увидишь. Ну всё...
Пока, пока, мне завтра в собес с самого утра, мама какие-то там льготы усмотрела, которые ей положены. Надо идти выяснять».
Мы прощаемся, и я ухожу в Сиренивень...
Игорь Курочка
