Добрых сорок лет из года в год профессор Анатолий Цирульников многие месяцы странствует по российским школам (преимущественно сельским), на всех вообразимых и невероятных видах транспорта. Он приходит к своим героям-учителям сразу в нескольких ипостасях: учёный-исследователь, писатель, журналист – и он же эксперт, консультант школьных инициатив, иногда ожидаемый, иногда нечаянный помощник и советчик в делах тех, к кому он стучится в дверь школы.
То научно-педагогическое направление, которым следует член-корреспондент РАО А.М.Цирульников, сто лет назад называлось простым словом «школоведение», а теперь чаще именуется «социо-культурными исследованиями в образовании».
Здесь в средоточии внимания не методика, не дидактика, не психология, а опыты самоорганизации школьной жизни в зависимости от того, какая реальность школу окружает. Школоведение интересуется школой не как объектом, который «внедряет и воплощает» очередные глобальные идеи, а как явлением, которое должно суметь выжить и найти своё особое лицо в этой местности, этих обстоятельствах и среди этих людей. В своих научных книгах¹ Цирульников присматривается к многообразию жизненных решений, систематизирует и разрабатывает варианты стратегий развития школы в ситуациях разных культурных традиций и ресурсов, экономических обстоятельств, человеческих привычек и отношений.
Другие его книги² и статьи выглядят скорее как очерковые, «научно-популярные»: о Карелии и Башкирии, Новгородской области и Енисейском крае, Мари Эл и Горном Алтае, о меценатской школе в Павловске, стремящейся стать аналогом Царскосельского лицея и поселении «Китеж» для вчерашних беспризорников, «болотных школах» Кировской области, музейной педагогике Тамани и т.д. Как результат своих исследований Анатолий Цирульников в конце 90-х годов выдвинул ряд гипотез о том, какие новые образы образования приходит время увидеть и признать ключевыми.
Вот феномены самодеятельного «сетевого образования» («Если традиционно сеть школ характеризуется лишь двумя параметрами – типом школы и расстоянием между учебными заведениями, то «узлы» сетевого образования – это не унифицированные образовательные учреждения и их стандартные программы, а оригинальные модели, авторские школы, вариативные курсы, «культурно-педагогические гнезда», сохранившиеся даже в эпоху всеобщей советской унификации… Стремление к взаимодействие основывается здесь на личном опыте и инициативе людей»).
Вот НПО – неопознанные педагогические объекты. Бывший лётчик, создавший народную библиотеку, исследователи дельфинов, сообщество со странным названием «Служба экологической реставрации деградировавших ландшафтов», да и просто – карельский мужик, летающий над озером возле дома… А вокруг них клубятся дети. Вокруг иногда странных, но увлекательных форм жизни взрослых возникает живая педагогика, влияющая на детей гораздо сильнее школьной.
Альтернативы реструктуризации: другие модели преобразований на селе. Редакция газеты «Сельская школа со всех сторон», возглавляемая Цирульниковым, стала одним из центров сопротивления федеральной кампании по «реструктуризации» – т.е. преимущественно по упразднению большинства российских сельских школ под заклинание «автобус-интернет-интернат». Газета под руководством редактора не только противостояла катку «реструктуризации» (в результате которого в самых «административно-податливых» областях России сельских школ сейчас заметно меньше, чем было в XIX веке), но и собирала по большинству регионов страны многообразные эффективные модели того, как оказывается возможным и сохранить школы в деревнях, и улучшить образование детей, и рационально распределить имеющиеся ресурсы.
Исследование логики пошаговых перемен в «обычной» школе. Ведь инновационными школами в огромном большинстве стали те, кто смог в начале девяностых собрать к себе более ярких педагогов и успеть перейти в новое качество. А что возможно в обычной, массовой школе при её не рвущихся в лидеры учителях, маленьких зарплатах, трудных детях? Закономерности перемен в обычной массовой школе, которая начинает осторожно использовать инновационный ресурс для своего развития могут быть сегодня ещё более интересны и важны, чем достижения необыкновенной.
Наконец, вечная тема школьной кооперации, ещё более необходимая, чем сто лет назад: «В одиночку школа может как-то выжить, но редко может полноценно развиваться и жить. Только сотрудничество позволяет оставить толпе и власти меньше жизненного пространства и увеличить его для отдельного человека и для сообщества».

Когда А.М.Цирульников пригласят в Якутию, то обнаружится, что там все перечисленные явления как раз в эти годы входили в резонанс друг с другом.

О Якутии в новостных лентах почти ничего не слышно (кроме разве что про её алмазы – да и те в Мирном, от центральной Якутии далёком), о ней говорить и рассуждать не принято. Но в прошедшем десятилетии Якутия – одна из немногих непотерявшихся в апатии частей России, страна бесшумно и стремительно развивающейся национальной культуры.
Для русских сегодня слова «село» и «культура» звучат чуть ли не антитезами. А вся якутская культура за пределами не такого уж большого Якутска – в сёлах. И художники, и скульпторы, и учёные, и мастера, и историческая память – всё там. Главное же средоточие жизни села – школа. Национальная культура Якутии проходит своё бурное обновление как культура сельского образования, как культура страны сельских школ³.
По мере того, как продвигалась по Якутии волна обновления, оживления, становилось заметным и то, что вся культура и история страны приходит в движение именно вокруг школ, и то, что закручивается живое образование вокруг конкретных людей, сильных духом, или мастерством, или умом, или кругозором. Выход таких людей «на авансцену», к возможностям общественной самореализации, инициативных дел, широкого сотрудничества – стал очевидным основным ресурсом якутских перемен.
Таков один из ближайших товарищей и спутников А.М.Цирульникова – филолог, исследователь и преобразователь своей страны Николай Николаевич Бугаев: «Человек необычайно одарённый и разносторонний, он не занимает, и вряд ли займёт когда-нибудь официальный пост (хотя время от времени какой-нибудь не очень официальный занимает). Но и никто в образовании не может занять его места – вечного возбудителя спокойствия, учителя учителей, живого классика якутской инновационной педагогики».
В большинстве краёв нашего отечества Бугаев выглядел бы, вероятно, неуёмным учёным чудаком, вечно битой «белой вороной», источником начальственного раздражения, мешающим своими благоглупостями серьёзным делам серьёзных людей.
В Якутии он тоже «альбинос» – но какой-то другой породы. Встречая гостей в далёком Оленьке, начальник местного управления образованием Елена Голомарёва бросает фразу, что Бугаев для района как «белый олень». Т.е. как тот разносчик «высших даров», который изображён на гербах северных улусов и наслегов, на школьных флагах… (На самом деле Якутия по большей части не страна оленей; её символ скорее уникально выносливые якутские лошади; но на том якутско-эвенкийском севере олень главенствует безраздельно).

По итогам 10 лет якутских путешествий А.М.Цирульников написал книгу «Педагогика кочевья». Я думаю, что её будут перечитывать и многими десятилетиями после нас – как один из шедевров русской педагогической прозы и одну из немногих книг, отразивших настоящую современную историю нашей страны: ту современность, от которой передаётся будущему что-то важное и осмысленное.
Вопреки названию, «Педагогика кочевья» – книга об устойчивом и укоренённом. Это книга о способности людей становиться и оставаться самими собой, о чуткости к прошлому и умелой ответственности за будущее, о терпеливости многолетнего приложения сил к своему делу.
Какова её событийная канва? Описание путешествий в разные, подчас труднодоступные районы Якутии. Обсуждение путешественниками связей и перекличек встречающихся смыслов и символов то культурного, то хаотического прошлого с перспективами завтрашнего дня. Затем – размышления автора вместе с героями книги – учителями, детьми, местными жителями – над решениями неочевидных проблем. А в качестве периодических «контрапунктов» – минуты изумлённого восхищения перед красотой решений, уже успешно найденных, осуществлённых людьми.
В одних местах автор видит и чётко выделяет самое главное, ёмкое, точное – образ, мысль, слово, событие. А где-то просто пересказывает врезавшиеся в память впечатления, предоставляя самому читателю судить, что в них важно и символично, что поучительно, а что случайно или просто забавно.
Каждый из героев книги раскрывается перед нами словно в двух планах: наглядно ощущается в нём и лик человека большой духовной силы, больших человеческих дел – и узнаваемое скромное лицо обычного нашего современника «из глубинки».
В этих лицах, вроде бы обычных, привычных, несмотря на свой северный колорит – и надеждой и укором для нас просвечивает несостоявшаяся картина достойного настоящего всей страны. Если бы люди с такими же лицами повсеместно смогли бы реализовать свои силы, размышления, надежды хотя бы в той мере, в какой это удалось им в Якутии…

«Три части книги посвящены трём разным районам: колыбели якутской культуры, живому источнику инноваций Татте, полюсу холода, бывшей гулаговской и промышленной зоне Батагаю-Верхоянску и чистому, нетронутому миру Оленька, где на действительность смотрят глазами ребёнка», – так представляет аннотация книги её содержание.
Первая часть книги оказывается погружённой в эпический и этический мир вековых народных представлений. Для автора они то одной, то другой гранью они отзываются во вновь оживших силах культурной истории страны: силе мужества, силе слова, силе мастерства. Идёт освоение во времени, измеряемом не в днях, а в ночах, ночлегах (сколько гость провёл их, собеседуя, у твоего огня), в пространстве, считаемом не километрами, а десятикилометровыми кёсами.
Вот читатель в гостях у скульптора Эрнста Алексеева – создателя детских игрушек и монументов в глубинах лесов, могильников, архаико-модернистских проектов школ и практичных учебных пособий. Вот у Виталия Никифорова, размышляющего о слове как стреле и собравшего дюжину детей в семейный детский дом. Вот в жаркой мастерской у художника и иллюстратора книги Бориса Мандара-Неустроева рассматривает печь и горн в открывшемся для ребят училище кузнечного дела. («Побороть металл – побороть себя. Расхлябанные ребятишки только начнут с металлом работать – подтягиваются. От металла нрав становится мягким, а человек – уживчивым и весёлым…»).
И друг за другом – рассказы о встреченных школах. Вернее, о той жизни, в центре которой – инициативное самоопределение людей вокруг школы, по поводу школы, в связи со школой. Приведём несколько таких «школьных» цитат.

Во второй части книги – совсем другая Якутия, жёсткая, почти совсем пустынная, только лишь затронутая творческими импульсами из Якутии центральной; история, наука, промышленность двести лет развивались здесь большей частью силами и талантами ссыльных и каторжных. Полюс холода, старинный крохотный Верхоянск, барачные посёлки Батагайского района, замёрзшие промзоны, пустынные долины – сперва опустошённые гулаговской индустрией, а теперь вновь зарастающие чахлой тайгой, над ними – самые холодные хребты северного полушария.
Другие вопросы просятся на ум. Стоит ли вообще жить здесь человеку? Временный ли он обитатель на полюсе холода, загнанный сюда поневоле – или сможет даже здесь создать какой-то достойный, смелый, мудрый образ жизни?
Главы этой части так и звучат пограничными «между»: «Между хотим вырваться и хотим остаться», «Между НКВД и снежным человеком», «Между одиночеством и любовью»…
Всё-таки кто-то решал оставаться. Вот Иннокентий Рожин, директор-создатель огромной просторной школы на полюсе холода, ещё в 70-е годы взялся делить школу на микрошколы, создавать межпредметные блоки и модули, придумывал, как уплотнить учебные программы, чтобы побороться за изменение учебного ритма года, сохраняя детям драгоценные, относительно тёплые сентябрь и май для внешкольной жизни.
Но главный герой этой части книги – Мир. Мир Афанасьевич Юмшанов. Учитель резьбы по мамонтовой кости, ставший руководителем верхоянского управления образованием.
Мир занялся… переносом местной столицы – начав хотя бы со своего управления – в маленькую деревню в центре улуса на перепутье дорог между административным Батагаем и традиционным Верхоянском.

Третья часть «Педагогики кочевья» – по контрасту со второй – яркая, сверкающая, солнечная. И самая вроде бы оправдывающая название книги: прежде всего она о кочевых школах – детях и учителях, кочующих вместе со стадами оленей в Оленёкском национальном улусе, самом большом и самом малолюдном в Якутии. На 4000 человек – четыре села, четыре школы и два детских садика.
В Оленьке видели, как вслед за утратой родного языка эвенками терялись те культурные формы взаимодействия людей и их отношения к миру, которые столетиями помогали выживать среди суровой северной природы, чувствовать себя в ней дома и связывать со своей родиной своё будущее. Эта тревога стала толчком и к приданию Оленёкскому улусу национального статуса, и к целому ряду своеобразных образовательных инициатив.

И всё-таки самый удивительный сюжет этой части книги, на мой взгляд, связан не с проектом кочевых школ, в которые стремился автор – а с детским садиком «Туллукчаан», который сумел стать негромким, но совершенно незаменимым средоточием жизни Оленька, главной опорой для возрождения и традиций, и надежд целого народа.
«Оленёкская революция в образовании», когда через детский сад осуществилось возрождение национальной культуры – ситуация, уникальная даже для мировой практики.

Оленёкские воспитатели почувствовали, что их задача вовсе не в том, чтобы среди прочего «познавательного развития» рассказывать детям ещё и о национальных традициях. Должен измениться сам образ жизни детского сада – и не столько в «патриархальную», сколько в новаторскую сторону.
И вот в Оленьке получилось так, что не бабушки учили внуков, а внуки бабушек и родителей научили эвенкийскому языку.

Так восстановление традиций оказалось источником обновления жизни современных детей и заложило основы не для конфликтов, а для творческого содружества людей разных национальностей. Оленёкский проект вряд ли получил бы развитие без помощи учёных и педагогов из Якутска, а в самом «Туллукчаане» и эвенкийские, и якутские воспитательницы одинаково увлечены и возрождением самобытных традиций своего края, и созданием «питательной среды» для формирования свежего взгляда на мир юных жителей Оленька.

Пример оленёкского садика – самый яркий. Но вот садик в Козьмодемьянске собирает и издаёт первый учебник по горно-марийскому языку. А в райцентре Кодинске на Ангаре воспитатели всю детскую жизнь строят с помощью увлекательных занятий, основанных на традициях кежемских деревень, – тех, что вот-вот уйдут под воду после завершения строительства Богучанской ГЭС, унося с собой три столетия культуры сибирского крестьянства.
Из элементов традиций и новаций, методических решений, собираемых по крупицам, рождается нормальная педагогика – целостная, переливающаяся, где всё перекликается друг с другом. В ней любые частности заменимы, зато их общность воспитывает ту многогранность мировосприятия, которая послужит базой такого же целостного отношения к своей жизни и своему культурному наследию.
На самое удивительное в образовании принято смотреть как на самое примитивное.
Детские сады ценятся вроде учреждений соцкультбыта для временного хранения детей. В ранге близком к прачечным. Уже заметно реже к ним относятся как к учреждениям образовательным, первому, незатейливому «этапу» обучения. В лучшем случае – как к месту, где ребёнка из всех сил развивают.
Но главная тайна детского сада не в ребёнке. Она в нас всех. Детский сад даёт шанс вместе с детьми и по поводу детей развиваться самим взрослым. (Или порой даже не развиваться, а просто возвращаться к самим себе).
Это институт защиты семьи – и шанс на преодоление семейной замкнутости. Это шанс для людей объединиться в каком-то общем деле – и, может быть, увидеть в этом несложном деле, за детскими забавами какие-то глубинные ценности, вдруг ощутить свою к ним причастность, ответственность за них.
Детский сад – идеальное место для встречи людей разных поколений, от трёх лет до девяносто трёх: он помогает не раздражаться друг на друга, а испытывать взаимное восхищение, нежность, неожиданный опыт прозрения и взаимопонимания.
Ведь дело не в том, что в детском саду или школе «воспитывают наше будущее». Куда важнее, что отношением к детскому саду или школе определяется наше настоящее.

Именно поэтому они – основа национальной культуры.

Книга Анатолия Цирульникова и удивляет читателя, и радует, и невольно укоряет. Ведь получается, что в той или иной мере схожие пути к осмысленности, очеловечиванию, ответственности доступны любому детскому саду, любой школе. Не в смысле задач спасения национальной культуры – но как пути открытости к жизни вокруг, участию в её обновлении, превращение радостного и естественного самообразование детей и взрослых в нормальный, привычный ход событий.
Это о реально возможном оптимистическом будущем нашей страны. О «белых воронах», в которых обнаруживают «белых оленей». О «неоправданно дорогих» сельских школах и детских садах, которые оказываются бесценны для очеловечивания жизни на огромных просторах. И о спокойном опыте тех реальных усилий людей, которые делают жизнь вокруг себя разумной и человечной.
В завершение ещё несколько строк из книги Анатолия Цирульникова. Из его наблюдений за праздником Севера, проходившем возле посёлка на льду реки Оленёк.

В позапрошлом веке – в 1882-м году – была заложена традиция Полярного года. Правительства и научные круги 11 стран откликнулись на призыв австрийского исследователя К.Вайпрехта: «Необходимо окружить северную полярную область кольцом станций, на которых проводились бы одновременно в течение одного года при помощи одинаковых приборов и одинаковыми методами различные наблюдения. Ведь нет почти ни одной отрасли естественных и физико-геофизических наук, которая не была бы коренным образом заинтересована в самом тщательном изучении полярных стран…»
Скоординировав национальные программы и задачи работ, геофизики Австро-Венгрии, Великобритании, Дании, Голландии, Норвегии, Швеции, Германии, Франции, Соединенных Штатов Америки, Канады и России направили экспедиции в труднодоступные районы, создали зимовки и обсерватории в ключевых для науки пунктах Заполярья. Россия приняла активное участие в проекте, организовав научные форпосты в устье Лены и нa Новой Земле. Программа исследований базировалась на изучении погоды в высоких широтах Северного полушария, сильно влияющей на климат всей Земли, движения дрейфующих льдов вдали от побережья, исследовании геомагнитных явлений вблизи магнитного полюса.
Так полюса связали в тесный союз учёных тех стран, которые в более низких широтах только и делали, что соперничали и враждовали.
С тех пор подобные международные программы были организованы в 1932 и 1956 годах.
В 2007-2008 годах прошёл очередной Полярный год, когда около пяти тысяч учёных осуществили более 200 международных проектов в Арктике и Антарктике. Основными объектами их исследований были торжественно определены названы Человек, Планета, Атмосфера, Океан, Суша, Космос, Образование.
Но кроме собственно научной стороны дела, Полярный год послужил напоминанием об увлекательности, сложности, необычности мира, в котором мы живём. О том, что Россия в какой-то мере – Запад, в какой-то – Восток, но Север – по полной программе.

Впрочем, даже в нашей северной стране есть самый северный север. Даже живущим на юге России, есть чему особенному поучиться у северян.
Ведь Север – это не столько о холоде, сколько о тепле. Ведь где ещё, как не на Севере так ценят тепло?
Север – это напоминание о согласии и сотрудничестве, об умении находить взаимопонимание: ведь, враждуя, на Севере долго не проживёшь. Да и в одиночестве долго не протянешь.
Север – это умение всюду успевать, никуда не торопясь. И умение использовать каждую встречу, каждое событие, каждую возникшую мысль или образ особенно вдумчиво и внимательно.
Север – это образ мира без тесноты и без границ: именно такого мира, который так интересно дарить себе и детям.
Север – это и символ верности в дружбе; помните, как это звучит в классическом стихотворении Ахматовой? –

Может быть, вместо привычных ожиданий «ветра свободы» с Запада, мистических или геополитических откровений с Востока нам стоит повернуться на девяносто градусов? Что если и придут к нам перспективы осмысленной, ответственной, внимательной к людям и одухотворённой организации жизни, то именно с Севера?