Первое дело, которое сразу просилось при наблюдении за активным нежеланием ребёнка расставаться с матерью, было самым простым: разрешение «не расставаться».

Маму просили принести чистый халатик, косыночку, тапочки. И вместе с ребёнком пройти в групповую комнату из раздевалки. Побыть там некоторое время, посмотреть на деток, на игрушки, может быть, посидеть за завтраком со всеми вместе.

А потом... попрощаться, и уйти домой вместе с малышом.

 

Так следовало поступать несколько дней подряд, постепенно удлиняя время пребывания в группе. С другими детьми и с мамой рядышком, чтобы никто не обидел. Ребёнок узнавал имена детей и взрослых, играл и кушал с ними, постепенно удаляясь от мамы, как бы забывая о ней.

 

 

Заметно ускорялся этот медленный процесс привыкания, когда ребёнок приносил из дома какую-нибудь свою игрушку.

 

Потом маме подсказывали, чтобы она разрешала малышу меняться «своей» игрушкой с кем-нибудь. А потом меняться ею снова.

 

Наконец, малышу помогали найти для своей игрушки удобное местечко на какой-нибудь полочке, уголке в группе. Посидеть, полежать там и подождать до завтра своего хозяина. Так в «чужом месте» оставался «гвоздь из родного дома». Назавтра малыш уже спешил к нему. И с радостью находил его целым и невредимым.

 

На первых порах привыкания к новой обстановке этот «гвоздик из родного дома», оставленный ночевать в «чужом месте», играл примитивную роль. Назавтра малыш соглашался с мамой, что оставленную игрушку надо проведать. И поход из дома в группу не вызывал у него активного сопротивления, хотя интерес (у некоторых детей – довольно долго) ограничивался только этим желанием. Оставаться в группе подольше ему ещё не хотелось, даже если он приносил для оставленного друга какой-нибудь дополнительный предмет. Иногда он просил всё забрать и уйти.

 

Но длительность пребывания новенького ребёнка в группе постепенно увеличивается. Маму тревожные глаза малыша всегда находят где-то поблизости. Огонёк тревоги в его глазах начинает сменяться робкой, но обнадёживающей улыбкой.

 

 

Постепенно родная игрушка обрастала другими игрушками, «подаренными» ребятами из группы, или, принесёнными дополнительно из дома самим малышом. Появлялся целый, его собственный, уголок в группе. В нём интересно было некоторое время играть без мамы («мама пока сходит в магазин, купит конфетку»).

 

Уголку придумывали название, сначала, самое простейшее (например: имя ребёнка или «садик для такой-то игрушки»).

 

Потом появлялись названия смысловые: «спальня», «личный гараж», «дача на участке», «наш дворик». А через некоторое время и коммуникативные: «магазинчик», «столовая для всех кукол», «стройка детского садика».

 

Из ребят группы выбирались полюбившиеся товарищи в помощники: к «начальнику стройки – прораб», к «главному врачу больницы – старшая медсестра» и т.п.

 

В те годы понятие частной собственности было «антинародным». Но зато бытовало словосочетание «собственность личная». Так вот у каждого нашего воспитанника имелась в садике личная собственность – и в группе, и на прогулочной территории.

 

 

Семья малыша тоже привыкала к мысли, что у них есть собственный уголок в той группе, что посещает их ребёнок. Становилось естественным об этом уголке заботиться. А через некоторое время хозяева уголков менялись своими материальными атрибутами.

 

И делали это с той частотой, которая соответствует смене интересов ребёнка. Родителей ставили в известность, потому что они находились в группе всё меньше и меньше времени. График их работы постепенно и безболезненно приходил в норму.

 

Но если обыгрывание ситуации об образовавшемся в «чужом доме» собственном уголке продолжать терпеливо и толково, то это не только поможет матери спокойно оставлять своё чадо в этом, ранее не знакомом месте. Следует заметить возникновение положительных нравственных продвижений. Они начнут формироваться, в частности, у данного ребёнка. И не только у него одного.

 

 

Помогало сглаживанию внутреннего напряжения и сопротивления, когда воспитатель и ребята хвалили нового гостя, его «гвоздик», а некоторые из детей «догадывались» предложить себя в охранники, которые обещают последить, «защитить», даже «покормить и уложить спать». Дети называли свои имена, радовались имени новенького. Они принимали пришельца в свой мир.

 

Через некоторое время, через пару-тройку дней новичок может захватить с собой коробочку драже, чтобы порадовать «охранников» (а то и всех ребят). Ему посоветуют раздать сладости после завтрака. «Чтобы не портить аппетит». Пригласят позавтракать вместе. Чаще всего ребёнок этого хочет, но тревожно глядит на маму.

 

«Мама тебя подождёт, не беспокойся», говорит воспитатель, а то и сами дети новенького утешают, особенно те из них, кто уже прошёл такую «школу жизни» в этой группе.

Времени такие манипуляции отнимают очень немного, а покоя набирается «целое мере» и у детей, и у взрослых.

 

 

«Гвоздик из родного дома» – этот появившийся в группе новый игровой уголок, постепенно наполнялся дополнительными атрибутами, которые приносит новенький или добавляют приятели.

 

Ему находят удобное «безопасное» место, дают название. Объявляют официально об открытии «гаража», «стройплощадки», «кафе», «больницы». А «новенькому» малышу присваивают чин: «главный врач», например. Ему подбирают в помощники «старшую медсестру» из бывших «сторожей». Если желающих оказывается много, и «главврач» растерялся, то объявляют «конкурс». Проводят жеребьёвку, используют считалочку.

 

Все эти процедуры, проводимые явно для привыкания малыша к незнакомым людям, к новому месту, действуют неявно на всех участников. Дети всей группы «тренируются» в доброте.

Взрослые вроде бы не спеша, а фактически довольно быстро, как бы играючи, помогают малышу освоиться в детском садике так, как если бы он приходил в гости к бабушке с дедушкой – все ему рады, у него имеется здесь что-то родное.

 

И мама, и воспитатель не напрягают, берегут и свои нервы, закрепляют в себе чувство, что доброта легче и уж конечно приятнее строгости, тем более злости.