Сложности первохождения по буквам[1]
Размышляя на эту тему, я вспоминаю, как Анатолий Сергеевич Арсеньев, замечательный, мудрый философ эпохи Ильенкова, Давыдова, Мещерякова, говорил, что в средневековье люди боялись услышать что-нибудь плохое больше, чем, например, съесть чтото несвежее. Люди считали, что отравиться едой не так страшно, как отравиться словом.
Нельзя сказать, чтобы данное отношение было характеристикой нашего времени, а жаль.
Ибо только тогда можно думать о том, что постепенно к малышу придёт музыка языка. И он будет слышать постоянство согласных и чудо гласных букв, украшающих почву речи, пространство речи.
Только тогда у маленького ребёнка постепенно сложатся слова и смыслы, укрепляющие его, определяющие его и помогающие ему.
ПТИЦА СЛОВА
Есть такие зарубины в детстве, которые остаются на всю жизнь, и к ним добавляются такие же зарубины из детства твоих детей. Я была как раз тем ребёнком, которому было очень трудно научиться читать. Не знаю, что способствовало такой моей неспособности. Ведь говорила я без умолку и на равных правах с моими бабушкой и дедушкой, всё время в доме читали вслух, я знала массу стихов со слуха. Но этот механизм сплетения разноживущих печатных букв в единое целое оказался для меня очень сложным.
До сих пор мне помнится трудность этого перехода — выпуска птицы слова из внутреннего мира в мир звука. Даже когда рядом со мной сидели самые близкие люди, дедушка и бабушка, я чувствовала себя некомфортно.
Вывести слово из его внутреннего дома молчания в пространство звука, открыть дверцу и озвучить эту птицу, было для меня невероятно трудным. Что-то такое, как перепоночка, стояло в горле, и я не могла это произнести...
Мне повезло в жизни. Моя учительница, бывшая блокадница Александра Григорьевна Белявская (которая ходила в чёрных платьях, по-моему, «ещё до 17-го года», в отутюженных кружевных воротничках) называла нас в первом классе на Вы и давала то, что я бы сейчас назвала художественными формами домашнего театра. Происходило чтение по ролям, и даже выделялось внимание и время, чтобы изготовить какие-то элементы костюма, и мы учились читать, полностью заслонившись атрибутикой образа.
С КНИЖКОЙ ПОД ЗОНТИКОМ
Наташа, моя дочь, должна была учиться читать уже в тот момент, когда был изобретён гениальный трюк, иначе это не назовёшь: гениальный трюк с секундомером. Дети должны были мало того, что читать вслух, мало того, что при всех, они должны были читать в стиле скорочтения.
То, что чиновники считают нормальным количеством слов в минуту детского времени — для меня совершенно не понятно. Для меня, например, скорочтение до сих пор не позволяет делать ни пауз, ни индивидуальных запятых, не позволяет включить понимание. Я думаю, что от скорочтения идёт монотонная, как это называют психотерапевты, засушенная внеинтонационная речь.
И дочке моей досталось так досталось. Я была растеряна, и первое, что мне пришло в голову (вернее в душу, потому что я очень переживала) — я помчалась в магазин, купила горшок с примулой, и вот за этим горшком Наташа потихоньку научилась читать так, как ей «было положено».
Но зачем — так, почему? Куда они все спешат?
Далее, я просто интуитивно сделала те вещи, смысл которых осознала не так давно. К нам в дом по субботам приходило достаточно много народа Наташиного возраста. Дети стайками садились со знакомыми уже текстами, я их накрывала тонким покрывалом и давала фонарик. Или же они брали зонтики, садились в разные углы и вполголоса, чтобы не мешать друг другу, читали в пространстве «уединённого диалога».
Тот этап жизни, как очень сложный и травмирующий, оставил во мне навсегда бережное и участливое отношение ко всем детям, которые подходят к моменту чтения.
СОТНИ И СОТНИ СТИХОВ
Вспоминая, как дочь со своими друзьями читала под зонтиком, я неожиданно вспомнила, что во время июльских встреч Ахматовой и Модильяни, они даже не в очень дождливую погоду брали огромный зонтик, шли в парк, садились на лавку, которая была повёрнута к главным аллеям спиной. И вдвоём в ритм, чуть опаздывая и в унисон попадая, читали под этим открытым зонтом друг другу сотни стихов (сотни — потому что столько люди тогда знали и жили в русле поэзии).
Почему любящие мужчина и женщина читают друг другу? Почему так важно, когда мужчина читает вслух любимой беременной женщине? Он погружает её в ритмо-слова, помогающие расширить материнство до родового понимания этого состояния.
Почему так важно для ребёнка, когда мама не только поёт колыбельные, а именно читает вслух, пропуская через свой неповторимо мамин голос интонацию, ритм, длинноты культурного текста? Всё потому же.
И тогда я стала думать о том, что же мы делаем, когда «нам некогда»? Вместо того, чтобы предоставить читающему ребёнку возможность наслаждения слышимостью слова (когда оно пронизывает как запах, как крем пропитывает слои торта сладостью) — вместо всего этого мы требуем звучащую словесную оболочку, чтобы она отлетала как горох о стенку.
КАКОЕ ОНО «НА ЗУБ»?
Чтение вслух — маленькое актёрское выступление. Принуждая ребёнка читать вслух при всех, мы просто выставляем его на публичное поругание за паузы, заикание, заминки. А поскольку нам некогда (у нас программа), исчезают, как облетают массы других традиций, вечные помогающие детству подпорочки.
Моя бабушка рассказывала, как их учили читать: все вместе дети начинали бормотать, кто быстрее, кто медленнее, без разницы, и некоторое время в классе шёл вот такой общий гул.
Бабушка сказала замечательную фразу: мы все пробовали слово «на зуб». Бормоча, не опасаясь быть услышанными раздельно, дети действительно пробовали слово «на зуб». И уже не боялись.
В следующий раз, со своими детьми-«черепашатами», мы обязательно поиграем в такие игры. Даже с теми, кто уже прошёл эту школьную экзекуцию и умеет читать. Это поможет всем в великом искусстве чтения вслух.
Мне хочется, чтобы мы все вместе побормотали. Потом почитали синхронно, ускоряя и понижая темп, повышая и понижая интонацию, говоря басом и писком. Чтобы дети научились с полуоткрытыми губками держать во рту слово, готовое вылететь, и не волновались о том, что оно вылетит не с той интонацией: громкой, тихой или шепелявой.
...Я увидела ещё несколько игр. Я подумала, что читающий человек напоминает человека, который начинает ходить, но не в детстве, а например, когда во взрослом возрасте что-то случилось с ногой и человеку нужно привыкнуть ходить снова.
Возможно, скинуть напряжение во время чтения иногда помогает дополнительное напряжение.
Попробуем по лежащей верёвочке пройти так, как будто ты канатоходец, держа равновесие: и при этом произносить какие-то стихи в таком напряжённом балансировании.
Это учит как оратора, держащего камешки во рту, следить за своим внутренним равновесием, находиться на равных с теми словами, которые из тебя улетают.
Параллельно с изучением букв, с их складыванием и проговариванием, важно учиться говорить слово с наслаждением. Если там было просто умение, то здесь — само видение сути.
Предложите ребёнку что-то тёплое, мягкое, чтобы он представил, что он не за партой и не на стульчике — а что это диванчик, на котором можно сидеть расслабившись. Попросите, чтобы он сел как кошечка или как дерево, опустившее ветки; чтобы он, чуть-чуть покачиваясь, мог читать с листа, который держит взрослая ладонь. Пусть его слова поплывут медленно, не спеша, будто раскачивается волшебный маятник. И, конечно, хороши театральные приготовления к чтению в лицах, чтению своей маме, чтению рядом с тёплыми пальцами, которые связывают воск слова.
Только с учётом подобных деталей, я полагаю, слово может вместе со смыслом, как запах, войти внутрь человека. Недаром же говорят, что человек может быть наполнен словами.
ЯЗЫК САМОРАСКРЫТИЯ
Совсем недавно я столкнулась с замечательными наблюдениями, взятыми из лекций Адольфа Ульяновича Хараша, о том, что масса сложностей у ребёнка, начинающего жить в школе, связана с тем, что он не знает, как обратиться за помощью и как диагностировать возникшую трудность.
Современные дети не знают, как спросить, когда им трудно, не знают, как себя вести во время вопроса, и самое главное, испытывая трудность, они не знают, в чём именно она состоит. Поэтому определить больное, проблемное место в поведении ребёнка очень сложно, а, следовательно, трудно помочь.
Хараш говорит, что чтение вслух не что иное, как язык самораскрытия, способ самораскрытия, и труднее он даётся мальчикам.
Диалог — это не обмен репликами, это состояние диалога.
Чтение вслух — не произношение текста, а состояние чтения, со всеми его ароматами букв и глубинными замыслами автора. Чтение вслух — это раскрытие ребёнка, а не закрытие его навсегда, пусть даже вместе с обращённостью к тексту.
Далее я прочла такую фразу: чтение вслух интимно, глубоко интимно. И тут я ахнула. С быстро свёртывающейся лентой памяти я прибежала в то место, где когда-то испытывала все сложности первохождения по буквам. И вдруг поняла, что вот то состояние неловкости, когда читаешь даже близким людям, и есть процесс преодоления интимности. Потому что чтение вслух — это личное прикосновение, эксклюзивное озвучивание текста. Это первое брание слова, которое рождено не внутри тебя. Оно ещё не твоё, и ты взял его, чтобы вернуть уже лично своим, хотя оно было задолго до тебя, и старше тебя несоизмеримо. Это очень трудный процесс.
СЛОВО В ПОДАРОК
У Максимилиана Волошина была любимая буква «и». Последние месяцы жизни, когда он уже не выходил из своей корабельной каюты-кабинета, и ему было трудно дышать, его дыханию помогало произношение любимой буквы. Волошин говорил, что на «и» легче всего дышится.
Если подумать, у всякого найдётся любимая буква и слово. Такое слово можно подарить.
Выбирается красивое слово, аккуратно, буковка к буковке, пишется на крошечном или же, наоборот, огромном куске бумаги. Относительно ассоциаций, которое оно вызывает, подбирается что-то вкусное или душистое. Всё это упаковывается в подарок и — дарится.
Если вдруг ребёнок не знает значения слова, можно вместе поразбирать буквы, слоги, и, наконец, само слово целиком.
У меня есть знакомый мальчик, которому я бы подарила слово «крокодил», приправленное кусочком мармелада.
Для меня очень красивым и значимым всегда было и остаётся слово «Солнце». Особенно нравится это лаконичное сочетаниепереливание «л-н» в серединке.
Я заметила: все дети и даже взрослые очень по-разному произносят это слово. Одни чётко и ясно отчеканивают серединку, другие — торопливо её съедают. Можно нарисовать каждое произнесённое «Солнце», все они будут бесконечно разные. Яркие и жгучие, как огонь в печке, тёплые, нежные как мамины руки, маленькие, зеркальные как солнечные зайчики...
Наполненное движение в пространстве возможно только с моментом его созерцания. Движение становится цельным, если у ребёнка есть точки обособления, если он следует собственному детскому ритму познания окружающего, своему индивидуальному ритму.
Один из самых любимых мною детских садов долго возделывал коллекцию домиков, грибов, каких-то зонтов, лошадок, покрывал, под которыми можно укрыться, спрятаться, просто сидеть и наблюдать за внешним происходящим. Забираясь в эти уголки, ребёнок получает свободу собственного уединённого философствования.
Здесь может быть впервые передано ребёнку понятие «скоро» и «долго». Наша жизнь приучает детей к тому, что долго – это плохо. Убыстрение темпа воплощено в сленговом подростковом «короче!». Но чем раньше мы начнём воспитывать в наших детях нормальное отношение к сладко-спокойному, вдумчивому ритму, тем скорее они перестанут не успевать в чём-либо.
[1] Рассказ, записан Юлией Масловой
