ДЕТСКАЯ КОМНАТА
Кукла – первый друг ребёнка. Маленький друг, с которым можно говорить на равных.
Ночью – тотем от темноты, днём – от одиночества и скуки.
Кукла как талисман. Куклу носили в храм, когда ребёнок заболевал. Наполненный значением двойник ребёнка...
Материя и душа игрушки[1]
Зимний домашний монолог
...Для меня игрушка — одна из каких-то самых ценных вещей на этой земле. Если бы, не дай Бог, у меня в доме случился пожар, то, прежде всего, я бы выносила фотографии и несколько игрушек.
Моё открытие — его могут оспорить классифицирующие всё учёные — но для себя я поняла совершенно чётко, что игрушка — это не предмет, а игрушка — то, что между.
Это, наверное, непонятно, но я попробую объяснить.
МАТЕРИЯ ИГРУШКИ
Посмотрим, какие основательные вещи для игрушки использованы. Глиняные игрушки, деревянные игрушки, олово — солдатики... И вдруг вот такое — стеклянные игрушки. Каждый материал, конечно, имеет своё назначение... Я полагаю, что стеклянные игрушки пришли в определённое время, когда человечество стало задумываться о смерти так, чтобы уметь об этом разговаривать с детьми...
Если же взять весь этот огромный пласт, то перед нами:
— глиняные игрушки, как изначальность чего-то человеческого,
— деревянные как основание, принадлежность к фундаменту жизни в очень глубоком смысле этого слова,
— оловянные игрушки: они сильно мужские, я воспринимаю их как символ употребления силы.
А вот матерчатые игрушки... Мне очень нравится, как об этом говорит Гнездилов, замечательный врач из петербургского хосписа: что эти сшитые любовной рукой матерчатые куклы спасают ночью от страха, а днём от скуки.
А вот стеклянные игрушки, как мне кажется, они даны для того, чтобы показать хрупкость существования и чтобы ребёнок впервые мог прикоснуться к трепетности возможных отношений и их конечности.
Если взять эту телесную структуру, к которой мы прикоснулись, то как прийти к невидимому, к тому, что игрушка — нечто существующее нематериально?
ИГРУШКА ИЗ ЧИСТОГО СВЕТА
Я думаю, что каждый может с каким-то особым тонким привкусом вспомнить тот удивительный первый предмет, который пришёл к нему в этой жизни.
Особенно ярко запоминаются игрушки до трёхлетнего возраста, потому что не мы приходим к ним, а они приходят к нам.
И они приходят из всего огромного мира, вернее, они не «приходят» — это неправильное слово — они являют себя.
Я очень люблю высказывание Станиславского, что лучшая игрушка — это щепочка с гвоздиком: «Щепочка с гвоздиком — и у тебя лодка!» Совсем недавно я заглянула дальше, глубже, мне стало интересно, во что играет младенец. Я как человек быстрый переживала за младенцев — интересно им или скучно? Когда родилась моя внучка, я всё время думала: скучно ей или нет? И во что она может играть?
Я поняла интересную вещь — даже младенец имеет отношение к преобразованию «чего-то» в игрушку. Есть целый ряд исследований, где говорится о том, что одна из первых игр младенца — это игра с солнечным лучом и игра с решёточкой кровати. Об этой особенности пульсирующего взгляда ребёнка пишет Мария Осорина.
Ребёнок выхватывает луч; для него это уже необъяснимо. А дальше, благодаря свойству детского взгляда, он может воспринимать ярче или менее ярко видение этого зайчика. А потом он доходит до такой степени интереса к игре, что зайчик начинает к нему приближаться. На какой-то стадии дети даже начинают плакать, потому что солнечный зайчик приближается слишком близко, и тогда из-за лёгкого испуга они эту игру прерывают.
...Мы все в детстве делали мультипликационные фильмы (пролистаем страницы, на которых замелькают кадры) — точно так играет младенец. Сначала он видит только одну палочку решётки, потом начинает видеть вторую, потом третью. И он меняет фокусировку взгляда, и перед ним начинают возникать вот эти ребристые волны.
Это умение из ничего: из капель воды, бегущих по окну, из рисунка на окне — особенно актуальны все эти игры на грани дома и улицы, игры с морозом, когда от маленького прикосновения вообще возникает следующая картина, и ты оказываешься то в лесу, то в каком-то дворце и так далее.
ТАЙНА ГОТОВНОСТИ К ИГРУШКЕ
Наверное, нужно разделить игрушки, которые ребёнок творит сам, и игрушки, которые обладают «социальной телесностью».
Все эти предметы, выставленные в ряд, могут быть игрушкой, а могут быть и «неигрушкой», к ним могут не прикасаться и не употреблять в игру. И не дай Бог, наступят в истории человечества времена, когда вырастет поколение детей, избегающих игрушки.
Есть прецеденты этого, тонкие намёки на возможность утраты игрушками игрушечности.
Я полагаю, что игрушка — это любой предмет или любой блик, тень, любой естественный предмет от пера до капли воды, дуновения ветра, движения ветки, солнечного зайчика и в то же время всего, с кем готов в диалоге игры взаимодействовать ребёнок. И вот эта готовность — это и есть самая великая тайна, которая существует в связи с игрушкой.
И мы, всё убыстряя и убыстряя наш ход жизни, даже не понимаем, что мы присутствуем при чуде, великом преображении каждый день творящемся. Потому что игрушка — это то, что из ничего обретает способность возбудить свободное творческое взаимодействие.
Рядом с игрушками ты начинаешь видеть какие-то невидимые, но существующие сюжеты... И я сейчас подумала, что человек, не покинувший игрушку, может чувствовать, не видя, но при этом видя ещё лучше, чем наблюдатель... То есть его видение и чувствование взаимозаменяемы.
МАГИЧЕСКИЙ ИНСТРУМЕНТ ИГРЫ
В книге Осориной есть сюжет о той особенности детского взгляда, благодаря которой нам кажется, что места, где мы были маленькими, выглядели очень большими. За этим скрыто совсем не изменение нашей соразмерности телесной. Здесь сказывается именно утрачиваемое большинством взрослых умение фокусировать взгляд.
До определённого возраста эта пульсация взгляда с внутренней сказочной смысловой направленностью делает «рамку» подвижной, и ребёнок — его взгляд для этого приспособлен —меняет в своём восприятии окружающую действительность с помощью такой подвижной рамки.
Кстати, у меня благодаря игрушкам осталось это умение. Я бываю так счастлива, когда совершенно чётко вижу в окружающих деталях какие-то живые сцены и иногда даже волнуюсь, что я так ясно их вижу. У многих других уважаемых мною людей есть схожее чёткое чувство этой живости, подвижности и одухотворённости наблюдаемого.
Когда человек начинает взрослеть, и если у него такие «корни» обрываются (схоже с тем, как большинство подростков перестаёт рисовать к тринадцати годам), то его рамка застывает, и он перестаёт видеть пульсирующее.
Пространство перестаёт быть живым, и взгляд стареет. Разрыв с игрушкой происходит именно в отказе от привычки одухотворения пространства.
Благодаря тому, что сейчас малыши всё время дают себе установку внимания на рамке телеэкрана, они всё время фиксируют взгляд на конкретном зрелище, и у них очень рано исчезает дар пульсации.
Получается, что даже к трём годам взгляд ребёнка может постареть. Процесс, который у большинства людей совершался к подростковому возрасту, у многих происходит теперь очень рано — старится именно взгляд.
Как только эта магия уходит, любой предмет, даже самая лучшая игрушка, перестаёт быть игрушкой.
Этой осенью мне стало понятнее, почему наши маленькие дети так быстро старятся. Я долго гуляла со своей внучкой на школьном стадионе, куда приводили массу маленьких детей до трёх лет, и увидела несколько удивительных картин — я увидела небрежение и жестокость по отношению к игрушке.
Маленький ребёнок может кидать игрушку, может кидать ею в маму, бить игрушку (кстати, впечатление невероятное...). Я долго ещё потом думала, почему я так переживала? У меня было абсолютно реальное ощущение, что настоящее животное — мальчик, который так наказывал свою кошку.
Игрушка издревле предстаёт «надышанностью» ребёнка, одушевлённостью и так далее — на этом историческом фоне такой процесс неотношений, конечно, поражает.
Я всё время размышляю, почему это происходит. Одна из самых печальных вещей — это снятие «тайного покрова» с той точки, откуда приходят игрушки.
Я хочу показать вот этот предмет... Поверить в него, не увидев, невозможно, да и когда я на встречах его показываю, мне долгое время не верят (достаёт поводок).
Мне кажется, что одной из главных современных бед стало перемещение общения родителей и детей в магазин, все эти «прогулки по Рамстору». Ребёнок попадает в мир, где всем уже очень хочется покупать.
Мне прислали подарок — поводок для ребёнка, с которым нужно ходить в магазин. Чтобы ребёнок не потерялся во время выбора игрушек, на него одевают поводок. Но особенно прелестно, что наш мир взрослых со всей дотошностью ещё изобразил и схему, как правильно прикреплять такой поводок.
Своеобразное стремление к качеству: гордость людей, у которых прекрасно выстраивается функциональная логика и полностью отсутствует пространственное восприятие, внесюжетное, «асюжетное», как говорил писатель Анчаров. Анчаров предупреждал, что если все мы будем жить в сюжетах логики, то вскоре вся эта жизнь закончится. Но им этого не докажешь. Они отвечают: «Зато ведь ребёнок не потеряется!» И представьте: ребёнок, на поводке идущий покупать то, что должно к нему таинственно явиться. Мне это напоминает невольничий рынок, куда тоже можно было зайти, и вот так мимоходом приобретать.
ЗНАКОМСТВО, ЗАБАВНОСТЬ, СЕРЬЁЗНОСТЬ, ТЩАТЕЛЬНОСТЬ...
Какова тенденция отношения к игрушке в прошлом веке, сейчас, к чему она ведёт?
Я буду говорить с той точки зрения, которая меня ранит. Мне кажется, что игрушки, с которыми имели счастье встречаться дети на рубеже 19-20 веков, были сделаны взрослыми, которые не утратили детскость.
Эти взрослые были в чём-то, видимо, забавны, возможно, не очень вписывались во взрослую жизнь.
И вот ещё такая история.
...Я мечтала всю жизнь о лошадке-качалке. Первое, что я побежала и купила своей маленькой дочери — лошадку-качалку.
А теперь она мечтает побежать и купить своей дочери железную дорогу, о которой мечтала тогда, когда я принесла ей качалку.
Такие порывы взрослых проявляются, возможно, и слишком назойливо (в своём желании принести ребёнку самое прекрасное, что могут вообразить), и не всегда попадают в точку. Но они намечают важную традицию глубокого духовного смысла новой игрушки.
Каждая игрушка подводится к ребёнку, как подводится к ребёнку добрый взрослый. Малышу говорят: вот этот человек может быть тебе другом или близким, или, быть может, он станет тебе интересен. А я тебя с ним знакомлю.
Мне кажется, столетие назад это было нормой. С игрушками знакомили, и такие игрушки очень тщательно отбирались, очень вдумчиво. Родители очень переживали за них. И, кстати, дети соответственно к этому относились — они не гонялись за множеством. Есть несколько интереснейших свидетельств, записанных воспоминаний о том, как ребёнок получал игрушку, и как он очень серьёзно относился к подарку — он не просто радовался подаренному, он очень ждал встречи.
При этом игрушки, к которым взрослые относились очень серьёзно, бывали и дорогие, и недорогие.
Заменой этому идёт сейчас даже не разнообразие — веер, толпа игрушек.
Есть такая уникальная книга Владимира Липовецкого «Ковчег детей», которая описывает трагическое спасение детей от беды Гражданской войны, трёхгодичное путешествие-спасение.
И там есть одна уникальная деталь: детям, перед тем как их отправить из голодающего Петербурга вглубь страны (фактически в спасительную эмиграцию), были вручены листки со списком того, что надо взять с собой. И там среди необходимых бытовых вещей было указано, какие игры, какие куклы, какие игрушки они обязаны взять.
Считалось, что и путешествие, и взросление, и что-то серьёзное даже в таких трагических обстоятельствах не произойдёт.
Эта деталь — указание игрушки в той фонтанирующей трагедии — меня совершенно потрясла.
Почему я говорю о том, что среди всех этих вещей были и богатые, и бедные игрушки, дорогие и недорогие? Потому что современное человечество, мне кажется, не услышало одно замечание Марины Цветаевой. Она говорила, что когда любящие или родители дарят очень дорогие подарки, то у меня создаётся впечатление, что они отдариваются.
Я думаю о том, какое множество всяких вещей придумали взрослые, чтобы не заниматься диалогом с детьми. Возможно, даже современные выборы — это изобретение взрослого мира, чтобы ещё и здесь быть занятым чем-то важным, но только не подходить к ребёнку.
Некоторые удивляются, почему у меня игрушки для детей или деревянные, или оловянные — а почему нельзя пластмассовые? Тогда я даю настоящий камешек, чаще всего сердолик, и говорю: попробуйте, передайте его друг другу. Камешек нагревается. Я говорю: вот, всё живое нагревается, а теперь передайте кусок пластмассы — она не нагревается, она холодная — и не будет передавать человеческое тепло ваша пластмассовая игрушка.
Идут потоки холодных пластмассовых игрушек; пластмассовость Барби уже в самом материале передаёт холодность своей сути. Тенденция современного мира — именно отстранение от ребёнка через такой предмет. Так и происходит — пластмассовые вещи перестают быть игрательными.
И БЛЕСКУ НЕ ЗА ЧТО ЦЕПЛЯТЬСЯ...
Давайте посмотрим на эту игрушку... Какое различие между игрушками 19 века, начала 20-го и даже середины 20-го — и современными? Это очень важно.
Я назову только одно слово: тщательность. Все игрушки названных времён были сделаны тщательно невероятно. Чтобы сделать такую люстру (показывает ёлочную игрушку-люстру), сколько же надо было приложить сил и фантазии! Думаю, что это ручная работа. Это сколько же связей нужно учесть!
Эта игрушка — совершенно не рентабельна. Вот эта тщательность, эта серьёзность в делании каждой мелочи — здесь каждая — произведение искусства. Для ребёнка важен микрофактор, а не макрофактор, как мы думаем. Детям не нужны монументы и глобалистика. Но зато на этом ёлочном шаре такое множество деталей, из которого невольно возникает чувство огромного зала, потолочного пространства сферы, куда может ребёнок мгновенно поместить в воображении свои игрушки — и оказаться сам в этой игре, сфере дома, созданного уже им самим в своеобразном «родительстве».
Действительно, мы можем подумать о том, что есть «детское родительство», что углублённая игра в игрушки — это попытка, первый опыт детского родительства.
Поскольку в родительстве ничего не может быть несерьёзного, то и игрушки делались тщательно. А последние полстолетия они движутся к упрощению, и куклы, шары, всё, что мы видим на прилавках, это всё лишено поразительных сакраментальных деталей. И блеску не за что цепляться.
Почему так важны были ёлочные игрушки в своей феерии блеска? Почему современные дети так часто находятся в своего рода усреднённом настроении? Потому что блеск помогает реализоваться душевной детской праздничной избыточности. То, что во время праздника в ребёнке вспыхивает, это поддерживается блеском ёлочной игрушки, он созвучен состоянию избытка в ребёнке. Современные игрушки утратили полифонию, «многогранность всех сторон восторга». А ведь восторг ребёнка именно многогранен.
В РУКАХ РЕЖИССЁРА И ПУТЕШЕСТВЕННИКА
Когда дети играют, мне кажется, — они создают свой фильм.
Дети — это великие мультипликаторы, посмотрите, насколько они многожанровы.
Меня поражает возможность то и дело перейти в игре от плоского к объёмному и тут же опять к плоскому. Ведь посмотрите, там и пластика, и лепка, там и кукольные фильмы, и рисованные, и какие угодно.
Как создаётся этот фильм?
Наверное, это смешно слышать, но несколько лет назад я попробовала поиграть в лошадей так, как я это делала в детстве; и вошла в такой сюжет игры, где лошади с седоками «путействовали» по холмам одеяла и подушек. И вдруг я поняла (я могу и ошибаться, это всё-таки мои наблюдения только за собой), где разрывается тайна игры для взрослого человека: она разрывается в руке.
У играющего ребёнка есть связь внутреннего игрового приключения с рукой, и он как режиссёр-мультипликатор — десятки, тысячи, сотни тысяч раз ставит эту игрушку в миллионные позы, в миллионные точки движения — создаётся это внутреннее событие вместе с игрушкой.
Я, играя с лошадьми, наклоняла их, ускоряла бег и вспомнила, как в детстве, видимо, настолько была приспособлена к этому режиссёрскому делу, к работе (а я считаю, что игра это очень серьёзная работа), что достигала на своей лошади столь невероятной скорости, что иногда выскакивала из пространства игры. И мне становилось безумно больно.
Поэтому я полагаю, что в игре есть своё время, своё пространство и своя скорость, своё движение.
То, что маленькие дети — режиссёры, доказывает пространство «подъёлочного» мира, который я с такой любовью и тщательностью выставляю каждый год.
Я думаю, что ребёнок в игре отправляется в путешествия — или те, которые у него уже были, или те, которые ему предстоят.
Я лично никогда в жизни не играла в куклы. Доступные мне в комнате двенадцать метров были заняты животными, идущими по плоскогорьям и степям; это были слоны и лошади, и они шли в путешествие. Всю жизнь игровая картина шла и двигалась.
Это был проигрываемый сюжет моего пожизненно осуществляемого будущего. А есть дети, которые осуществляют, возможно, то, что уже было в их жизни. То, что игра — это великое таинство, касающееся всей жизни человека, мне кажется бесспорным. И возможно, если это ребёнок свободный, если его не «засоциализировали» с младенчества, если его не сделали человеком суетящимся, то в игре он проигрывает множество жизней.
Только для этого ребёнок должен быть свободен, и по отношению взрослых к игрушке можно узнать, свободный этот ребёнок или нет.
Последнее размышление. Оно мне кажется очень важным.
Я думаю, что по детскому отношению к игрушке очень многое складывается в дальнейших отношениях с людьми. Насколько ребёнок выстраивает бережно, молитвенно, приключенчески, авантюрно свои отношения с игрушкой...
Поэтому, например, очень важны стеклянные игрушки, и не стоит делать модные небьющиеся игрушки. Это как цветы, которые не вянут. Само бессмертие предмета, который не является предметом искусства — оно страшно.
Как только человеческое из жизни людей уходит, предмет, обращённый к ребёнку, это показывает. Я принесла вам ещё одну антикварную ценность — игрушки 1934 года. Пионер и пионерка.
Посмотрите, как они показаны — они стоят как два солдатика.
Я очень волнуюсь, но и это важно сказать: о тех социальных экспериментах тридцатых годов, когда (кроме всего прочего) запрещались колыбельные и игрушки перед сном. Сталин очень чётко почувствовал эту зависимость человека от отношений с дорогим предметом. У детей партаппарата через определённый срок забирали игрушку, чтобы этой человеческой привязки к предмету не было, и малыш должен был с ноля устанавливать духовную связь с чем-то следующим. Это всё работало на ту социальную колесницу, которая шла.
И последнее. То, насколько дети преданно относятся к игрушке, ни один, наверное, взрослый человек не может понять. Дети доказали это жизнью и смертью, делая непонятно из чего игрушки даже в концлагерях. Наличие игрушки в концлагерях — это точка отсчёта и напоминание всему человечеству, насколько серьёзно дети относятся к этому органу — о! ведь игрушка — это дополнительный орган ребёнка. Потому что, конечно, игрушка сращивается с ребёнком в одно целое.
[1] Рассказ в компании друзей в январе 2008 года. Записал Тим Фей.
