Микропедагогика главных событий[1]
Цикл уроков фантазии мы ведём у детей подготовительных групп и первых классов.
Пугает тот мост, который разламывается под ногами между подготовишками и первоклассниками, опрокидывая и тех, и других во что-то им глубоко чуждое. Ребёнок и в шесть, и в семь лет ещё должен играть, в его мыслях ещё должен царить язык детства. Его нужно ещё не втягивать в суетливую часть нашей жизни, а изо всех сил отвлекать от тех волнений, которые испытываем мы, взрослые.
Зато ему уже важны философские вещи, но в игровой форме и в предметной форме. Потому что дети лет до 7—8 чувствуют всё только через предмет. Попытка подлинности, которой так не хватает в наших отношениях, она всегда идёт через предмет, она может начинаться с этого предмета.
РОДОВЫЕ ПРЕДМЕТЫ
О «диалоге с миром» говорят часто. Но при этом дело организуется так, что всё время говорит человек, а мир стоит и молчит.
Поэтому у меня часть уроков идёт от имени человека, а часть от имени родового предмета. Родовым предметом я называю то, что нажито. Сейчас у нас будет урок, который называется «Яблоко». И это урок об очень сложных вещах — о символике, о знаковых пространствах яблока в жизни, но через игровые формы.
А вот темы других уроков: колесо, огонь, ларь, дерево... Есть темы, которые закреплены временно ⁄ — это может быть осенний урок, Рождество, Масленица... А остальные темы вариабельны. Я вижу проблему в своей группе или классе и подходящую тему — и я её делаю.
Почему это мне кажется настолько важным? Как это сказывается потом? Когда я начинаю заниматься со студентами в институте, то из-за того, что они не доиграли, не дослушали сказок, мифов и сказаний, не доиграли конструктивно, многие из них не входят в философскую архитектонику мышления.
И прежде чем ты сможешь ввести их в какой-то сложный текст — сначала надо проиграть с ними множество вещей на детском уровне. Для студентов у меня есть такая, например, игра на групповое единство, которая начинается с того, что студенты пересказывают «Курочку Рябу». Она вполне в духе наших «уроков фантазии» с малышами.
ВЫБОР ИЗ МНОГИХ ТЕАТРОВ
Получается, что я выбираю урок в зависимости от того, какая тема у меня вырисовывается. Дальше я беру способ, каким я могу это делать. Попробуем перечислить некоторые способы.
У меня очень много пантомимных вещей. Пантомима — это первый костыль в построении мышления внутренней архитектоники.
Второе — это пальчиковый театр, театр ладони, театр кукол.
Например, в прошлый раз мы сшили восемь кукол, по числу детей. И каждая кукла была похожа на ребёнка. Куклы вспоминали какую-то хорошую историю и разыгрывали спектакль.
А в другой раз мы делали пальчиковые куклы вместе с детьми: брали перчатки, варежки и каждый делал из варежки какую-то куклу. А потом эта кукла читала, кусочек урока чтения разыгрывался куклами.
Театр овощей. Он нужен для того, чтобы у детей складывался будущий образ хороших мужей и жён.
Для взрослых у меня есть трёхдневный семинар «Философия пива». Сейчас все показывают еду, рекламируют еду, а это серьёзнейшая вещь, её важно очеловечивать.
Приготовленная еда — ведь это письмо женщины мужчине.
Театр цветов, театр света. Театр старых предметов. Всё больше вокруг предметов одинаковых, свежештампованных, лишённых биографии. Но ребёнок должен расти среди вещей, которые старше его. Ему нужны не только взрослые люди, но и вещи вокруг должны быть старше его.
А у предметов сейчас короткая жизнь. Взрослые в угоду современным предметам не сохраняют в доме старые. Исчезает понятие реликвии, семейной реликвии. А семейная реликвия может лежать вроде бы вовсе не у дел, не двигаться, покрываться пылью, но она даёт какую-то стабильность, спокойствие, укоренённость.
Наряды. Мы не очень часто можем менять свои наряды, но есть такие предметы, знаки, соответствующие и времени, и настроению, и погоде. Такие наряды очень влияют на детей, я это заметила. Они устают от однообразия.
На занятия я специально прихожу в чём-то не совсем обычном, с какой-нибудь атрибутикой. Вот сегодня я нашла кофту с кусочками оленьего меха. И ещё просто отдельные кусочки меха. Вот заячья лапка. Обычно, когда ребёнок с тобой разговаривает, он пяточки обязательно трогает. Кстати, по тому, будет ли ребёнок трогать этот мех или нет, можно определить, насколько с ним дома внимательны и ласковы. Ребёнок, с которым грубо обращаются дома, боится всего и никогда никого не погладит и не потрогает. Для этого тебе придётся самому стать чем-то игровым, хотя бы коровой, чтобы ребёнок мог тебя водить, куда нужно по замыслу.
Театр психодрамы. Нам попалась статья про девочку, которая уснула летаргическим сном, когда сбежал её белый боксёр. А когда он пришёл и лизнул её, то девочка проснулась.
В первом классе мы разбились на группы и сделали шесть собак (а одна у нас была «про запас» живая). Затем каждая группа должна была придумать лирическую печальную ситуацию, в которую попала эта собака.
Они проигрывали ситуацию с той собакой, которая у них была, и потом должны были продолжить. Заканчивалось тем, что приводили живую собаку, которая была абсолютно счастлива свалившимся на неё вниманием.
Ещё есть уроки, связанные с поделками, различными проблемами, которые через ручной труд могут облегчаться или устраняться.
...Есть и такой урок: из чего состоят мальчики и из чего девочки — на каких языках мы говорим.
А теперь о задачах, которые решаются этими уроками.
Первое. Это уроки ободрения и одобрения.
Второе. Это уроки, где развивается процессуальная речь, а не речь на результат ответа. Это уроки, где снимается напряжение между процессом и результатом.
И наши уроки фантазии — это уроки, прежде всего, нравственного содержания. Я всё время пытаюсь закрепить различными способами видение детьми хорошего друг в друге — отстранённое, приближённое...
ДРУГАЯ СТОРОНА МИРА
Человечество научилось получать знания о человеке для использования в утилитарных целях. Если мы переводим ребёнка в разряд познаваемого объекта, которому прочерчиваем траекторию движения по жизни — то мы можем его устроить в тот или иной институт, мы можем победить единый экзамен, мы можем не пасть жертвой, а успешно проскользнуть через сужение образовательного слоя в России, которое нам готовят, превращая остальное население в обслуживающий материал. Мы всё это можем.
Но это не значит, что такие люди будут счастливы в любви, в отношении друг к другу, потому что отмирают смыслы: смысл послужить, смысл доставить радость, чем-то помочь. И тогда остаётся неизвестно что. И близость не становится близостью, если она расчеловечена.
Я думаю, что мы находимся в той ситуации, когда социальный мир отвечает на очень малое количество с возрастом приоткрывающихся способностей детей. Преимущественно отвечает на те, которые нужны ему утилитарно. Прочие личностные способности в человеке слабеют, никем не востребованные.
Но мы можем попробовать создавать такие места и ситуации, где эти способности высвечиваются, где их росточки неожиданно для мира, независимо от него пробиваются к свету. Какая-то пробившаяся способность может вовсе и не пригодиться человеку утилитарно, но если она есть, она может дать импульс полноценному существованию неусечённой личности.
Мы думаем, что обучают какие-то крупные воздействия, а это — микроника. Это огромная трудность, но это и шанс для нас.
Колоссальная ошибка взрослых, что мы всё выстраиваем в логическую линейность. А у детей последовательность значимых событий мозаичная, вспыхивающая.
Для взрослых занятия детей (те же их «микродозовые» игры в дочки-матери,) кажутся хаосом — а у детей это где-то оседает, гдето откладывается. От того, как мама одета, в мягкое или твёрдое, поёт она колыбельную маленькому или не поёт, освещение такое или нет, пользуется она духами или нет, так она пеленает его или не так, батистовые пелёнки или грубые. От этих микрофакторов и зависит, будет из ребёнка тот человек или иной.
Для себя я давно решила, что занимаюсь микропедагогикой.
Главное для меня — это попытка нравственного обоснования мелких поступков, крохотных усилий.
Дети впитывают микродозы добра и жестокости. Среди детей в первом классе уже обнаруживаются «боссы» и «охранники». Идут микродозы жестокости, они во многом. Наша педагогическая гордыня, что, мол, этого не должно быть — не устраняет эти вещи, она лишь ещё больше их закрепляет. Пытаясь проявления жестокости быстро искоренить, мы это делаем внешне. Ребёнок чувствует поверхностность наших морализаторских усилий, а параллельно ощущает серьёзность и глубину расчеловечивания вокруг.
А уроки фантазии позволяют мягко-мягко, терпя всё, выводить детей из жёсткости и жестокости.
Поэтому и получается, что это уроки нравственного содержания.
Люди вокруг детей зачастую настолько привыкли ныть, что и дети всё время замечают плохое. А тут я могу зафиксировать, что ребёнок в эту минуту видит в людях хорошее, что в этой игре он обучается гармонии отношений. Возникает возможность через микрофакторы показать ему другую сторону мира. И вот этот ребёнок уже умеет фиксировать доброту со стороны сверстников.
...А ещё «уроки фантазии» дают возможность, например, убрать двигательные зажимы. В первом классе это снимает массу проблем. В одной школе нас попросили взять коррекционный класс, и к концу года они сравнялись с тем, куда отбирали способных детей.
Но у этих уроков есть и обратная, не менее важная сторона.
Они дают колоссальный заряд тебе самому.
[1] Из выступления на семинаре с учителями и воспитателями в 2006 году.
