8.7. Спотыкающийся «Узник»
Работа режиссёра с чтецом литературного текста начинается с того, что исполнителя просят пересказать (кратко, своими словами) событийный ряд произведения, т.е. о чём в нём говорится, что изображается в стихотворении. Для школьников подобное задание называется пересказом истории, для студентов - пересказом фабулы.
Заметим, что довольно часто в ответ на просьбу пересказать изложенную автором историю ученики (и школьники, и студенты) начинают излагать то, что называется идейным содержанием. Например, о стихотворении «Узник» часто приходится слышать, что «это рассказ о стремлении к свободе».
- Вы саму историю перескажите.
- А! Ну там, сидит за решеткой узник и видит через решетку далекую гору и в небе орла... Ну, вот и все, пожалуй.
Или:
- Сидит узник, смотрит в окно. Прилетает орёл, зовёт его на свободу, и узник мечтает о воле.
Эти варианты пересказов не вымысел. Они столь характерны, что, если в любой непринужденной обстановке попросить нескольких человек пересказать по памяти «Узника», то хотя бы один из этих вариантов можно услышать почти дословно.
На занятии, о котором идёт речь, решено было обойтись без подобного пересказа, используя другой герменевтический приём. Дело в том, что при групповой работе с вариантом пересказа, прозвучавшим первым, часто все остальные сразу соглашаются, хотя будь кто из них первым - пересказ получился бы другим и иногда очень несхожим. Так как возраст участвовавших учеников был разным (от седьмого до девятого класса), то важно было, чтобы именно каждый из них зафиксировал формулировку собственного понимания. Для этого каждый, не заглядывая в текст, должен был сделать рисунок или схему размещения персонажей стихотворения. Тем, у кого был «страх карандаша», разрешалось обозначать персонажей галочкой или кружочками с соответствующими поясняющими надписями.
Когда задание было выполнено, учеников удивило разнообразие версий:
- клетка с птицей; рядом другая птица, которая принесла в когтях пищу (интересно, что в песенном фольклоре известен народный вариант пушкинского «Узника», в котором также поётся о двух орлах);
- стена изнутри камеры, человек стоит у зарешетчатого окна; он смотрит на далекий слабый контур горы и небольшую галочку, обозначающую орла;
- тюремный двор; невысоко от земли - зарешеченное окно; под ним сидит прилетевший орёл; из-за решетки на него смотрит человек;
- тюремный двор; орёл прикован цепью к колышку и клюет пищу; рядом окно темницы; в окне видна голова человека;
- внутренний вид камеры; узник стоит у окна; он смотрит на орла, который клюет на подоконнике с той стороны решетки;
- камера изнутри; возле двери сидит узник; под окном напротив него орёл клюет пищу.
Объединив учеников по сходству версий (история с двумя орлами была нарисована только одной семиклассницей, поэтому ей не с кем было объединяться), учитель предложил каждой группке, пользуясь текстом, попробовать отстоять свою версию и опровергнуть другие.
Обсуждение началось бурно. Учителю приходилось скорее сдерживать пыл обсуждения, нежели поддерживать его.
На версию с двумя птицами, озадачившую многих присутствующих своей неожиданностью, пришлось первое наступление. Оно было коротким и принадлежало самому автору данной версии - семикласснице. К своему великому удивлению, ученица обнаружила в тексте ранее ею не замечаемую точку. С восторгом она делилась своим открытием. Если раньше ей казалось, что строчка «вскормленный в неволе орёл молодой» относилась к глаголу «сижу», то теперь она увидела, что после первой строчки стоит точка, которая не допускает подобного понимания.
[Текстологическая справка: в девятитомном Полном собрании сочиняний А.С.Пушкина (под ред. Д.Д.Благого и С.М.Петрова, 1954) первая строка стихотворения завершается запятой (см. т. I, с. 369-370). В двухтомнике: А.С.Пушкин. Избранные произведения (М.: Худож. лит., 1970) знак препинания вообще отсутствует, что, видимо, является опечаткой (см. т. I, с.79). Во всех предыдущих и последующих изданиях, принявших за основу текст белового (с правками) автографа, входящего в третью часть рукописи «Стихотворения А.Пушкина» 1832 в конце первой строки стихотворения печатается точка.]
Другие ученики, скорее всего, не обращали внимания на точку в конце первой строки и не приписывали ей смысловую роль. Поэтому некоторые из них, увидев рисунок семиклассницы и озадачившись им, были готовы принять версию про двух орлов. Но автор версии сама помешала этому, признав ошибочность своего понимания. Ученики, почувствовав, что текст реально может быть мерилом понимания, буквально вцепились в него, проверяя прочность своей версии.
Второе наступление пришлось на рисунок с парящим орлом. Сторонники этой версии со стыдом признали свою капитуляцию: если орёл клюет пищу и, более того, о нем сказано, что он вскормлен в неволе, то представление о парящем орле - плод собственного вымысла. К капитулировавшим присоединились и те, у кого вольный орёл прилетел на тюремный двор, и те, у кого орёл, хотя и клевал пищу, но также был нарисован свободным.
Внимание сосредотачивается на двух оставшихся вариантах: орёл внутри камеры и прикованный орёл снаружи. Обсуждение переходит в спор. На занятии он нужен не для того, чтобы «родилась истина» и все участники пришли к единому знаменателю. Обсуждение и спор помогают ученикам определить как можно четче собственное понимание. В поисках доказательства перебирается и просматривается пусть небольшой, но уже существующий личный жизненный опыт. Опыт формируется нашими интересами, их своеобразие определяет своеобразие того, что вошло в личную копилку юного читателя. Поэтому связь текста с жизненным опытом читающего неизменно сопровождается возникновением при чтении и интереса, и эмоций, и личного понимания.
- Тут же сказано - под окном, значит, орёл в камере.
- Вот именно - под окном! Если под окном кусты растут, то они же растут на улице, а не в комнате.
- «Три девицы под окном пряли поздно вечерком». Они на улице пряли?
- В том случае - в светлице, а здесь орёл - на улице!
Сопротивление вынуждает учеников быть конкретнее в доказательствах, точнее формулировать свои представления. Участвуют в обсуждении почти все. Те немногие, что молчат, тоже собранны: они про себя пытаются определить, какой же из вариантов правдоподобен.
Одно из ученических опровержений тому, что орёл находится снаружи темницы, было таким:
- На улице светло, солнце светит. А из-за решетки сыростью тянет. С улицы в темном окне увидеть ничего нельзя. И не будет орёл туда, в темень и сырость, глядеть. А если узник прижмется вплотную к решетке, то вообще орёл испугается и выберет другое место, подальше от окна. Ведь цепь позволяет ему двигаться.
Опровержение версии, по которой орёл находится вместе с узником:
- А зачем орла в камеру сажать? Он что - заключенный? И потом, я где-то читала, что орёл именно привязан был на улице, только не помню где. Потому и нарисовала я так, как было там нарисовано.
Ссылка на авторитет сама по себе доказательством не является. Учителю пришлось вмешаться и дать разъяснение. Дело в том, что вариант с прикованным снаружи орлом исходит не столько из текста стихотворения, сколько из комментария С.М.Бонди, часто приводимого в различных школьных изданиях. Пушкинист указывал, что «Узник» был написан в Кишиневе, в ссылке, поэтому поэт воображал себя узником, заключенным в темницу. Во дворе дома, где он жил, поэт видел на цепи орла, образ которого и использовал в стихотворении. Возможно, что такой комментарий указывает действительный повод возникновения стихотворения, но не раскрывает его содержания.
Отметим, что в некоторых учебниках рядом со стихотворением воспроизводится прорись одного из рисунков Пушкина, взятых из его черновиков. На рисунке четко читается стол у зарешеченного окна; назначение некоторых предметов, находящихся на столе, как и содержание пейзажа, неясно.
Активизируя учеников в использовании личных представлений и осмыслений грамматических форм языка при выборе своей версии «происходившего», учитель дал квалифицированную справку об охотничьих птицах: на открытом воздухе их не содержали. Их «выгуливали», но недолго, привязывая (приковывая) на это время за ногу к особым пенькам. Все же остальное время птиц держали поодиночке в темных прохладных помещениях. И делалось это для того, чтобы птица выше поднималась в небо во время охоты.
Птичья охота была одной из царских забав. При Алексее Михайловиче, отце Петра I, даже боярам была запрещена соколиная охота. Право на неё имел только сам царь. И охотничьих птиц у него содержалось несколько тысяч! То было время расцвета соколиной забавы, и тогда вряд ли узника могли посадить в темницу к птице или птицу к узнику. А вот уже с Петра птичья охота перестает быть царской монополией. И состарившихся охотничьих птиц по дешевке могли продать кому угодно. Может быть, и смотреть за такой птицей мог по договоренности арестант.
Отметим, что реалии легко усваиваются или упорно разыскиваются читателем, когда он увидел в том нужду. Без нужды комментарии остаются непрочитанными даже при самом продуманном размещении (например, когда они под рукой, на той же странице). Поэтому гуманизация преподавания литературы связана с задачей научить юных читателей видеть в литературных текстах препятствия, которые, в свою очередь, вызывают размышления, сопоставление своих личных представлений, и тогда поиск сведений становится им необходим.
Многие педагоги хотят, чтобы их ученики читали внимательно. Для этого их нужно учить грамотно спотыкаться на пути осмысления прочитанного.
Подводя итог первому из запланированных этапов занятия, отметим, что обсуждение «рисунков-пересказов» помогло каждому из учеников увидеть особенности своего реального понимания со всеми лакунами, иллюзиями и недоразумениями. При этом они с энтузиазмом начинали изучать текст. Без всякого принуждения они читали и перечитывали его в поисках то подтверждения, то опровержения какому-то своему то предположению, то доводу.
Теперь учителю было легко ввести в круг внимания учеников следующее, достаточно трудное, задание: заново перечитывая текст, постараться перевести каждое авторское слово в зримое представление и отметить те детали, которые раньше как-то не замечались, а теперь почему-то поражают воображение.
- Концовка странная: «Гуляем лишь ветер... да я!». Гуляем [глагол употреблен во множественном числе - В.Б.] - и вдруг с восклицательным знаком я [местоимение единственного числа - В.Б.]. И почему-то стоит многоточие перед «я». Непонятно как-то.
Напомним, что «нелепости» - это тот материал, из которого в сознании читателя складывается сюжет. Но произойдет это только в том случае, если читателю удастся в сих нелепостях увидеть некое смысловое единство, некое их взаиморазрешение. Как скоро это произойдет, зависит от количества увиденных нелепостей, от их смысловой неожиданности и от навыка читателя в их разрешении. Порой на это уходит очень много времени.
Один из учеников вслух замечает, что странность последней строчки «ветер… да я» усиливается, если обратить внимание на настоящее время глагола («гуляем лишь ветер... да я!») и вспомнить, что орёл «вскормлен» (возможно, выращен) в неволе, что он, может быть, и не летал ещё вообще. Кто-то пропускает это мимо ушей, ещё не видя тут никакой странности, те же, кто заметил, но не смог сформулировать этого сам, явно берут услышанное на вооружение, развивая мысль каждый по-своему.
- Правда, его, наверно, птенцом взяли из гнезда и вскормили. Он хочет летать, но его ещё не выпускают.
- По-моему, он прекрасно летает! Это же, наверно, орёл для охоты. Молодой сильный орёл. «Вскормленный» - значит откормленный, чтобы хорошо охотится. Вот только почему он все же за решеткой, а не в клетке?
- Клетка мала для орлов. Его потому и держали в камере.
- Тогда он вообще сам виноват, что сидит за решеткой. Он полетает на охоте и обратно к хозяину возвращается, то есть за решетку.
- А тот его за это кормит.
- У меня самое большое впечатление от «кровавой» пищи. Перед глазами так и стоит, как он её клюет, дергая шеей, как голуби, когда корку клюют, - и кровь брызжет во все стороны. Прямо под ноги узнику. А он смотрит.
- Орёл даже «бросает», клюет и специально бросает.
- Странно, что орёл грустный. Его кормят хорошо, раз кровавая пища, значит, не падаль, а он грустный. Если он грустит о воле, зачем же сам возвращается?
- Да ещё кричит: «Давай улетим!»
- А у меня «давай улетим!» напечатано с маленькой буквы!
Ну, наконец-то заметили, радуется учитель. Дело в том, что в дореволюционных и многих довоенных изданиях эти слова печатались после двоеточия и кавычек, как при прямой речи, но шли с маленькой буквы. Тогда смысл такого нелепого, странного оформления, по-моему, достаточно легко устанавливается читателем. Узник, видя в поведении птицы отражение своих дум («как будто со мною задумал одно»), взгляду орла приписывает зов, а крику - желание вымолвить «давай улетим». Оформление зрительно подчеркивало, что речь перед читателем не прямая, а приписываемая.
- «Сижу за решеткой». Может быть, узник действительно сидит? На полу или скамье (раздается голос: «На нарах!»), а не просто находится за решеткой? Сидит и наблюдает за орлом!
Ученики незаметно для себя стали освобождаться от одной псевдохрестоматийной иллюзии, по которой спокойный рассказ об узнике стремительно переходит в призыв к свободе. К кому обращен призыв? К узнику! Который перед этим просто и спокойно описывает окружающую обстановку (?!). Для кого описывает - для самого себя? Сплошные недоуменные вопросы вспучивают хрестоматийную гладкую привычность, как побеги травки вспучивают укатанный асфальт.
Можно, конечно, опять сослаться на то, что так, дескать, принято у поэтов. У плохих поэтов - конечно! Но в первую очередь, так принято у плохих читателей. Для них чем больше «принятого», тем поэтичнее. И оказывается, что в такую псевдопоэзию без труда может войти и вся классика, достаточно только читателю неукоснительно следовать магическому: так у поэтов принято!
Ученикам непривычно придавать значение лирической форме повествования. Но вот они обратили внимание и на то, что все стихотворение является прямой речью. Речь эта медленная, она - размышление, монолог.
Удержать этот образ с непривычки довольно сложно. Поэтому желательно оградить учеников от назойливости хрестоматийных помех. Если мы начнем повторять чужие слова о том, что стихотворение начинается спокойным рассказом об узнике и его «грустном товарище», или что во втором четверостишии все наше внимание сосредоточено Пушкиным на орле, то мы невольно исказим для учеников - читателей ещё не очень искушенных - общую картину: пропадет и сам узник, и лирическая речь-размышление. Все это исчезнет в неком безличном (так называемом, «авторском») описании орла и узника.
Один из учеников начинает размышлять вслух, как сидит узник - в переносном значении (в тюрьме) или в прямом (например, на полу). Это заинтересовало многих. Возникла деловая полемика. Для гуманистической педагогики особо важно то, что какого бы решения ни придерживался тот или иной ученик в данном вопросе, становилось все более очевидным, что все ученики начинают понимать стихотворение как человеческую речь. С этим же связан был и такой нестандартный эпизод.
Уже после занятия та самая ученица, которая нарисовала двух птиц, подошла и попросила разрешения сдать новый рисунок. Она протянула учителю листок с изображением внутренней стены, тюремного окна и клюющего орла. Узника нарисовано не было! На вопрос: «Почему же в темнице нет человека?» - она ответила, что он в камере, ведь это он видит то, что здесь нарисовано! Отметим, что А.Ф.Лосев в монографии по эстетике Возрождения специально отмечал, что открытие, изучение и освоение перспективы сопровождалось осознанием художниками возможности строить картину как изображение, поступавшее на сетчатку смотрящего. Поэтому зритель, рассматривая картину, попадает в «пирамиду зрения» неизображенного лица, глядит на происходящее его глазами, становится свидетелем его внутреннего мира (138, с.263-274).
Школьница оказалась на пороге подобного осмысления лирических приёмов в искусстве.
Обычно когда школьники читают наизусть «Узника», то не задумываются над тем, что сочинитель разворачивает перед нами внутренний монолог человека за решеткой. В результате громкость и звонкость исполнения заученного стихотворения создают впечатление, что «лирический герой», от лица которого написано стихотворение, красуется перед публикой, а не томится в темнице.
Но вот учеником прямая речь увидена, хотя радоваться учителю ещё рано: только исполнение покажет и слушателям и самому ученику, насколько стихотворение осмыслено им как личностная речь. А судить о том можно будет уже по произнесению первого слова «сижу». Зачем оно потребовалось узнику, ведь ему и так это хорошо известно? У учеников в очередной раз возникает необходимость по-режиссёрски примерить ситуацию к себе, найти ответ в запасе собственного опыта и знаний.
- Я понял, в чем дело! Смотрите! Узник не верит орлу, раз тот сам возвращается в неволю после охоты. Узник с издевкой называет его «грустным товарищем» и с издевкой говорит, что орёл «как будто со мною задумал одно», как будто хочет вымолвить - давай улетим, а сам после полета возвращается к хозяину. Поэтому после слов «гуляем лишь ветер», помолчав, с презрительной ухмылкой добавляет «...и я».
Начало поиску единого, всеразрешающего смысла положено. Рассмотрим, как к предложенному отнеслись другие ученики и к какому результату пришел каждый из них.
- А кому он рассказывает?
- Заключенным. Он сидит в общей камере с орлом - предателем свободы.
Автором такой неожиданной попытки толкования был девятиклассник. И нары в его речи возникли, думается, не случайно. Вспоминаются популярные «воровские» и «тюремные» песни. Возможно, он их слышал в кино или во дворе от таких же, как он, ребят. Возможно, они ему очень нравятся, что в его возрасте неудивительно. К тому же фольклористы объясняют успех песенного варианта пушкинского «Узника» среди народа в том числе и тюремной тематикой содержания.
Другие ученики пытаются возражать - откуда взялись слушатели? Почему тот решил, что это рассказ вслух?
Автор толкования упорно стоит на своем. Ещё бы, ведь это он сам увидел, это его интересы отразились в тексте и вызвали чувственный отклик. Я же предлагаю ему исполнить текст так, чтобы мы все на деле увидели его трактовку.
Он читает сидя, с неожиданными паузами, прищуря глаза и довольно ловко имитируя интонацию приблатнённого рассказа. Но художественного произведения из всего этого не складывается. Все оказалось мелким, случайным; концовка - отсутствующей, такое впечатление, что рассказчик остановился на середине повествования.
Исполнитель сам явно не доволен. Я же поясняю, что только то понимание можно считать действительным, которое воплотилось в исполнении, вызывающем неподдельный интерес.
Начались чтецкие пробы. Сначала они носили очень эскизный характер. Нет-нет да и появлялась у учеников привычка читать, скандируя. То есть читать стихотворение не по предложениям (от точки к точке), а по строчкам, бессмысленно обрывая длинные, ещё незакончившиеся фразы ударениями и паузами в конце строк. Отметим, что когда в одной фразе оказываются два (а то и больше) ударных слова, то её звучание становится неестественным и для слушателей очень утомительным.
Первые попытки - ещё не законченное художественное исполнение, а только пробы, в которых более или менее видна оригинальность замысла.
- А мне кажется, что, если узник будет не рассказывать, а размышлять про себя, то тогда все получится.
Глухим голосом, медленно, с большой последующей паузой (вот он, результат разговоров о точке!) школьник произносит первую фразу. Возникает (точнее, когда исполнение будет доведено до мастерства - обязательно возникнет) картина одиночества, неуютности и озлобленности. Поражает саркастическое «махая крылом». По-особому произносится «как будто со мною задумал одно» - здесь мы услышали кульминацию сарказма - где уж вскормленному в неволе орлу, молодому, который ещё и воли не видел, думать о том же, что и я! И дальше мелким планом узник передразнивает орла: давай улетим, мы вольные птицы, ... белеет гора, ... гуляем лишь ветер - опять пауза и тяжелое глухое добавление - ...да я. Это узник уже о себе, о своих желаниях, об их неосуществимости.
Исполнитель доволен. Вслед за ним многим хочется испытать или определить своё понимание. Одним легче сначала рассказать, что они хотят, и по ходу исполнения получить мою техническую помощь. Другие предпочитают сначала исполнить, а потом от меня услышать формулировку того, что получилось, то есть формулировку своего понимания. Одним действительно удается прийти к своему, личному пониманию, над другими довлеют уже услышанные варианты. Но даже повторение чужих вариантов не носит автоматический характер. Новые нюансы в чтении свидетельствуют о действительно личном освоении смысла.
Особо поразителен был вариант восьмиклассницы, в котором вместо сарказма неожиданно для всех зазвучала отрешенность. Ученица увидела разрешение всех нелепостей в том, что узник от безвыходности решил покончить с жизнью. Его дух уже витает где-то там, где за тучей белеет гора, где синеют морские края, где гуляет... ветер... и... По-особому читались слова «как будто со мною задумал одно» - всего лишь слабая снисходительная улыбка.
Желающих читать становилось все больше. Ученики выходили по второму и третьему разу. Возникла очередь, и им еле хватало терпения её соблюдать. Они стремились вслух прочитать своего «Узника» - стихотворение, которое стало им близко и дорого. Стихотворение А.С.Пушкина помогло им шире взглянуть на мир, на себя и тем самым духовно обогатило их. Когда они в стихотворении почувствовали руку поэта, протянутую к их сердцу, стихотворение стало произведением искусства, а удивительное мастерство поэта - доступным их собственному восхищению (см. 51).
Художественное произведение есть чувственное произведение текста на опыт читателя. И стихотворение, прежде безликое для учеников, таким произведением стало. Поэтому в каждом из ученических толкований, сколь бы необычными они ни были, пушкинской гениальности больше, чем в ортодоксальном, объективно правильном, но чужом и потому нехудожественном понимании.
В конце занятия учителя приятно удивила та ученица, которая была поражена упоминанием о кровавой пище. Она в заключительной части занятий отвергала и критиковала все варианты, тщетно пытаясь сформулировать своё понимание. Проба у неё была неудачной и единственной. И когда все были готовы объяснить её поведение подростковым упрямством и вредностью характера, она вдруг удивила всех новым вариантом: в камере узник размышляет, наблюдая за охотничьим орлом; тот неохотно клюет и тут же бросает. Ему хочется живой пищи, теплой крови. Узник придает этому особое значение. Он тоже задумал кровавую охоту. «Пора, брат, пора» - пора отомстить. Его мысли витают там, где белеет гора (не горы, а именно конкретная гора), у подножия которой начинаются морские края. И ему неважно, что он, как орёл, будет возвращен в темницу. Он рвётся исполнить задуманную месть. Стихотворение оказалось гимном решимости, гимном мести. [Отметим, что в народных песенных вариантах стихотворения «Узник» встречается сходное толкование, первоначально возникшее, по мнению специалистов, в среде заключенных: «Где гуляют ветры, / Погуляю я. / Пускай меня вяжут, / В железа куют, / В железо сковавши, / В Сибирь отошлют».]
На занятии каждый из учеников своими глазами увидел то, о чем столько раз приходилось слышать, - глубину чувства в поэтическом произведении.
Представление о глубине всегда целостно и субъективно. Каждый постигает в искусстве свою глубину, предел которой кладет личный опыт, запас знаний, сложившиеся интересы. Мы можем помогать ученику наслаждаться искусством, если в каждый момент нашей помощи не будем нарушать этих пределов. Пройдет время - ученики подрастут, некоторые поступят в институты или даже закончат их. Жизненный опыт и запас знаний за это время у них значительно расширятся. И вот, случайно или нет, открыв сборник Пушкина и прочтя «Узника», они, возможно, с удивлением увидят новые нелепости, не замеченные тогда на занятии, нелепости, которые, опрокидывая прежнее понимание, приведут к пониманию новому.
Истинное произведение искусства обладает удивительной способностью сопровождать нас на протяжении всей жизни, по-новому раскрываясь на каждом этапе нашего пути. Возможно, в простой синекдохе кому-то нелепо увидится безжизненно повисшее птичье крыло (орел клюет, бросает и кричит, махая одним крылом) или покажется, что краткий и пронзительный крик орла переводится узником в нелепо долгую речь. Может, кто-то увидит нечто нелепое в словах «мы вольные птицы» или же заметит, что первое четверостишие заканчивается запятой. Наконец, и прежние нелепости могут раскрыться по-новому. Но бывшие ученики уже не спасуют под натиском увиденных нелепостей. Они через всесвязующее понимание откроют новое художественное произведение в тексте «Узника», соответствующее своему этапу жизненного пути.
