Размышление 14.
С.В.Реутский:
Почему такая методика, как «шулешкинская», такие подходы к детской жизни, которые мы сегодня могли видеть, так важны? Без подобных вещей мы в больших городах не выживем, абсолютно. Весь образ жизни отучает нас от живого взаимодействия, от взаимочувствия друг друга - и от решения нестандартных ситуаций и задач.
Что, как мне показалось, можно было бы умощнить в этой методике? К интеллектуальным заданиям я бы добавил задания по движению, чтобы ко всему прочему дети соображали, как им двигаться. Это то, чем мы занимаемся: помимо социальных и интеллектуальных задачек мы даём задачки двигательные, со всякими неожиданностями, задачки постепенно усложняющиеся. Чтобы ребёнок чувствовал, до какого предела он может дойти, индивидуально и в команде. Для этого специально пространство создаём, чтобы озадачить детей двигательно.
В чём, например, я увидел «физкультурную слабину» этих конкретных детей? Они меня вытащили играть, и я попробовал посмотреть, до какого уровня сложности они смогут пройти (дети ходили между стульев и по стульям, по коленкам - устойчивым и сходящимся-расходящимся). Ситуация риска всё время увеличивалась, и я обнаружил, что дети не чувствуют опасности. Хотелось бы, чтобы в рискованных ситуациях чувство опасности появлялось. Зато резко бросаются в глаза сильные стороны: очень хорошо они включаются в новое, просто «на ура» - а я ведь для них человек совсем незнакомый.
Э.Н.Горюхина:
Ведь в этом учебном процессе очень много поддержек. Кстати, это большой вопрос. Наверное, должны быть ситуации провальные. Если их нет, если ребёнок не останавливается перед вопросом: «Я этого не понимаю, не знаю», в такой ситуации сплошных поддержек трудно воспитывать личность. Должны быть зоны опасности, без них нельзя.
С.В.Реутский:
Это спорный и важный вопрос - как входить в зону опасности, и как эту опасность пережить. Как педагог должен давать детям такую возможность?
Э.Н.Горюхина:
Может быть, зоны опасности надо обозначать, и надо опасность переживать. Как переживается успех, как переживается понимание, так должно быть переживание неудачи.
В пространстве этой педагогики - где формируется моё собственное «я»? Где формируется способность отстаивать своё мнение, даже если оно не совпадает с мнением большинства? Потому что ребёнок не должен бояться высказываться, иначе ведь он не научится. Вот у себя на уроке я, учительница, пытаюсь передать речь ребёнка, произнесённую им, вывести так, чтобы всё было понятно, а первоклассник слушает меня и говорит: «Эльвира Николаевна, я не это хотел сказать». Для меня в этом - самое главное.
Большие искушения есть в успешной педагогике. «Мы знаем это, мы всё понимаем, и к этому идём». А где-то бывают ведь зоны непонимания, зоны опасности, зоны недоумения? Где мы останавливаемся перед тем, что можем не понять. Мне пока таких зон не хватает. Хотя я не исключаю, что если я начну вникать глубже в ваше дело, я там всё это найду.
Лично я для себя вижу два центральных момента в этой педагогике (шулешкинской, ровеснической). При сильных интеллектуальных нагрузках одновременно осуществляются очень большие поддержки, они держат ребёнка в определённом пространстве. Мне даже было интересно подсчитать количество пространств, по которым на одном занятии ребёнок двигается: по вертикали, горизонтали, по смысловым значениям. Очень мобильная педагогика, потому что ребёнок осваивает огромное количество разнообразных пространств, и перемещается, с помощью всех этих поддержек, достаточно легко.
И одно из самых фундаментальных явлений, которые я сегодня наблюдала: ребёнок всё то, о чём он говорит и что решает - он всё это проживает как часть собственной биографии. Я сегодня видела фрагменты настоящей жизни, которая проживается ребёнком не на уровне только памяти, или только мышления, - она проживается внутренним существом. Поэтому эти дети так органичны.
Я видела сегодня детей во всём богатстве их детского многообразия. Видела организацию учебного процесса - как формы бытия, жизни, где есть своя интрига, свои завязки. Наблюдала педагогику, которая уводит детей в сложные пространства человеческого бытия, обогащая детство, а главное, используя резервы детского внутреннего большого мира.
Об этой педагогике можно судить и по тому, как ребёнок идёт навстречу взрослому, с какой готовностью он идёт рассказывать и общаться с ним, рассказывать о себе, спрашивать другого, по скорости включения этих детей в принципиально новые для них ситуации. Я заметила - чем более вы, Сергей Владимирович, усложняли для них задание, тем больше радости у них это вызывало.
Можно было бы подсчитать ещё и количество различных языков, которыми владеют эти дети. Они уже пребывают в мощном интеллектуальном, интуитивном и духовном пространстве, которое обеспечено огромным количеством языков, которыми ребёнок свободно владеет. Гибкость перехода от одного языка к другому - по-моему, это свидетельство глубокого, внутреннего родства ребёнка. И спасибо вам большое.
Е.Г.Самсонова:
Вы говорили о риске или об опасности?
Э.Н.Горюхина:
Скорее всего, это риск.
Е.Г.Самсонова:
На этом месте я бы обратилась ко всем, кто работает по Шулешко. Любимое слово Шулешко - риск. Рискую - не рискую. Это те самые ступеньки, которые воспитывают его личность. Он сегодня рискнул сказать, не рискнул, рискнул умолчать? Идёт воспитание такое, ступенчатое.
А вот опасность… Меня Сергей Реутский натолкнул на такую мысль. У Евгения Евгеньевича в системе знаковое всё, и тело тоже становится знаком. Телесность у него представлена именно как знаковая система, а не как тело. Мы говорим, что тело - инструмент познания ребёнка. Но использовать для познания двигательное начало - этим Евгений Евгеньевич, действительно, не занимался. Хотя телесность у него тщательно проработана: как дети себя чувствуют, как они себя располагают. Но, может быть, именно опасности им и не хватает, потому что опасность это другое, «двадцать пятое» чувство.
Л.А.Парамонова:
Что я могу сказать по поводу того, что дети не чувствуют опасности? Давно я знаю из опыта, педагогического и семейного, что чем выше интеллект, тем меньше у человека чувство опасности.
Человек надеется на себя, человек увлечён таким делом, что он забывает об опасности. Если Саша сидит под столом, и ему в это время задают вопрос, это значит, что от него просто хотят получить ответ (а не требуют, чтоб он вылез и вытянулся в струнку), и он может спокойно из-под стола ответить. И очень важно, что если к детям, которые здесь живут, относятся к каждому с уважением, без обычных указаний, и они сами всё организуют, и живут с доверием, естественно, что они не ожидают никаких подвохов, никаких опасностей. Есть другие опасности: за территорией, в других условиях.
Поэтому я считаю, что, с точки зрения педагогики, эти дети настолько открыты, настолько самодостаточны, что они максимально от этой опасности защищены. Может, это и хорошо. Не нужно бояться. У нас в педагогике и так достаточно запугивающих вещей, я вижу это в детских садах, и дети заставляют это обсуждать. Излишнее внимание к безопасности и настороженности навязывают сейчас в педагогике, и это делает маленьких детей слишком тревожными.
Но почему же ребёнку не быть доверчивым? И педагог может учиться у детей доверчивости. Только быть таким педагогом очень трудно. И воспитать плеяду таких педагогов только по одним методикам и принципам невозможно. Нужно прожить это самому, и себя формировать, доверяя детям.
