Представить себе многолетнее всеобщее обучение, оторванное от воспитания, немыслимо. Рассуждения о том, что школа должна учить, а не воспитывать, – скорее растерянная реакция на вчерашний день, чем серьёзная позиция.
«Но как воспитывать детей, когда нет идеологии?» Такую фразу последние лет пять постоянно приписывают учителям. Я её от них не слышал, но, наверное, не повезло. Во всяком случае, разнообразные теоретики тему с удовольствием подхватывают и разъясняют: «Школа только для того государству и требуется, чтобы проводить идеологию. Пока её нет, государство школу поддерживать не будет. Кстати, подходящую идеологию мы как раз на досуге сочинили, сейчас расскажем...»
Нельзя сказать, что подобные заявления сомнительны. Сомнений они как раз не вызывают. На опыте своей страны мы можем сделать твёрдое заключение: когда государство заказывает школе воспитать детей в такой-то и такой-то идеологии, оно заведомо добьётся обратного результата.
Кто только не иронизировал по поводу полного воспитательного фиаско Советского Союза. Почти не потребовалось усилий, чтобы газеты переключились на обсуждение перспектив капиталистического строительства и обличение врагов такового, соцреализм развился до постмодернизма, комсомольские секретари поголовно ушли в банкиры, а пафос пролетариев всех стран обернулся пламенным национализмом. (Подобный урок Россия проходила и столетие назад, когда правительственная забота о благонадёжности превратила гимназические стены в инкубатор атеистов и революционеров.)
Но вряд ли стоит утешаться мыслью, что идеологическое воспитание отторгается большинством. Кем-то отторгается, а кого-то очень даже воспитывает. Только воспитывает не в приверженности определённым ценностям (как то мыслится воспитателям), а в пропитанности методикой идеологического мышления – примитивной, агрессивной и корыстно-клановой. Чёрное без усилий переименовывается в белое, белое в чёрное, но воспитанники надёжно загоняются в те двусторонние тупики, где можно вечно метаться из стороны в сторону, хотя выход явно находится не слева и не справа, а где-то совсем в другой плоскости.

Иные производители идеологий начинают более пространно: «Мировоззренческого вакуума быть не может; в любой стране есть идеология, которую школа обслуживает, – и во Франции, и в Америке, и в Англии». Когда при мне подобное услышал английский школьный чиновник, то был крайне изумлён: «Это же неправда! У нас есть учителя-социалисты, учителя-либералы, учителя-монархисты, учителя-католики и учителя-атеисты. Конечно, английская школа старается воспитывать уважение к государственным символам – гимну, флагу, королеве... Но это же не идеологическое воспитание!»
Так что же, как образование должно быть многообразным, так и идеологий нужно много? Плюрализм. Но одно непонятно. Почему, если идеологии живут поодиночке – то они плохие, а когда в куче – то вдруг превращаются в хороших и полезных? Если идеологии в принципе бывают полезными, то можно найти и одну самую удачную. А если всё-таки полезных идеологий не бывает, то количеством тут не спасёшься.
Да и сам плюрализм имеет в России какой-то совсем печальный вид. Вообще иностранные понятия, пересаживаясь на русскую почву, приобретают оригинальный характер. Так, английский «бизнес» отнюдь не стал двойником слова «дело», а их вполне пристойный на родине французский аналог «афэр» и вовсе превратился в аферу. В новом языке импортное слово невольно втягивается в иные ассоциативные ряды, приобретает особую внутреннюю форму, выбирает себе новых приятелей и значит далеко не то, что значило.
Не берусь судить, хорош или плох плюрализм в английском, но по-русски он слишком успешно согласовался с новой социальной обстановкой, с той ситуацией, когда всем на все глубоко плевать.
Дело спорное – изменился ли в России государственный строй или в очередной раз мимикрировал. Если немножко отмахнуться от марксистских рассуждений о частной или нечастной собственности, то во всяком случае характер государства, основывающийся на тотальном презрении к человеческой жизни и достоинству, ни малейших изменений не претерпел. А плюрализм как принцип самодовольного наплевательства на человеческие беды и циничного безразличия к любым идеалам действительно превратился во вполне оформленную государственную идеологию. Таковую придумывать не надо, только пристойно ли школе включаться в её обслуживание?

Школа не должна быть циничной. Школа невозможна без воспитания. Воспитание невозможно без идеалов.
Но только идеалы и идеология – не синонимы. Не в смысловом ли оттенке этих значений и кроется суть дела? Быть может, идеология не фундамент воспитания, а его антипод? И нас просто запутали в употреблении слов?
Хорошо звучит: добрые идеалы, но попробуйте выговорить: добрая идеология. Или «искренняя», или «сердечная»... Зато идеологический арсенал, идеологическое оружие, идеологический диктат – в самый раз. А произнесите: «арсенал идеалов» или «диктат идеалов». Идеалы – не инструмент, не пушки, не стрельба по мишеням. Они связаны с миропониманием как с мирным пониманием вещей. И пониманием всегда непростым, не укладывающимся в удобную пропагандистскую схему.
Не в том ли одна из первых задач воспитания – отделить идеалы от идеологий, ценности от целей, живое, неуловимое, преображающееся от схематичного, шаблонного и воинственного?

Идеалы – напряжённо противоречивы. На их противоречивости воспитывается совесть, формируется человеческая личность.»У слабых воспитателей все плоско, односторонне, они пытаются снять нравственные противоречия, не чувствуют их. У сильного все объёмно, богато, как радуга, чувствами, оттенками, обертонами, все так же противоречиво, как и сама нравственная жизнь, все побуждает ребёнка принимать мир в его сложности и противоречивости» – таково одно из главных утверждений Соловейчика в «Педагогике для всех».
На ощущении духовных антиномий, ни к какому гегелевскому синтезу не сводимых, строится любое религиозное мышление. Евангельское «не убий» и «подставь левую», но «не отдай святыни псам», «почитай отца своего», но «оставь отца своего и мать свою», обращение «раб Божий» и уверение «познайте Истину, и Истина сделает вас свободными»... (Богословие отсюда и определяет ереси: как истерическую реакцию на неразрешимые противоречия жизни, как попытку абсолютизировать одну сторону дела и построить на ней логически убедительную, но лживую и пагубную в своей односторонности картину. Впрочем, понимание невозможности логического соединения важнейших истин в двадцатом веке стало общим местом не только богословия, но и философии, и культурологии.)
Формирование своего отношения к моральным законам, своих убеждений и ценностей требует постоянных усилий ума, сердца, воли, сопряжения несводимого. Идеология предлагает отказаться от этих усилий, заменить их готовыми формулами.
Идеология – не воплощение идеалов, а их суррогат, попытка превратить инструмент воспитания совести в инструмент освобождения от неё. Человеческое сознание держится идеалами и разрушается идеологиями. Не случайно расцвет идеологий в двадцатом веке стал и временем узаконивания тотальной бессовестности.

Мы знаем, что воспитание, связанное с передачей системы ценностей, возможно. Возможно даже и его методическое обеспечение. Так, параллельно официозной воспитательной системе в последние советские десятилетия ширилось коммунарство, обращаясь буквально к тем же провозглашаемым обществом ценностям, но опираясь на совсем иное педагогическое содержание. Для создателей и воспитанников методики творческого воспитания понятия интернационализм, коллективизм, общественная активность, бескорыстие, сотрудничество отнюдь не были пустым звуком и не меняли с лёгкостью свои значения. Бывшие коммунары могли сохранять им верность, усомниться в них, переосмысливать их, но знаки не менялись с лёгкостью, тот и другой выбор становился предметом серьёзной душевной работы.
И дело отнюдь не в том, что коммунарство нашло какие-то особо тонкие способы идеологической обработки. Просто плодотворность сотрудничества и умение радоваться чужой радости, дружба с людьми из дальних городов, говорящими на разных языках, и умение личными усилиями обеспечивать общий успех были здесь не лозунгом, а реальным опытом жизни детей и педагогов, фактом их биографии, фактом когда серьёзным, когда легкомысленным, но очевидным.
Мы вспомнили коммунарство не как уникальный пример; просто он был самым массовым и самым толерантным к официальным установкам. Ничуть не уступающие, а вероятно, и более глубокие вещи, в чём-то совпадающие, а чем-то и совсем иные, вырастали в практике «Каравеллы» или «Форпоста культуры», клуба «ЭТО» или отряда «Надежда». Да и мировое движение скаутов почти век крепнет тоже не на пустом месте.

Слово «идеалы» соотносится с чем-то отвлечённым. Но подлинные идеалы всегда жизненны, всегда связаны с опытом переживания их как реальности, реальности возвышенной, но вполне ощутимой. Один из современных русских философов формулирует это так: «Материя реальности – то, что не приемлет ограничений: простор, имена, красота, путь, деяния, природа, истина, молодёжь, трёп, история, интерес, глупость, космос, фантазия, мысль и т.д. Материя, переделанная в материал, идёт на идолы, а из воспоминаний о материи строят идеалы».
Школе необходимы идеалы, школе опасны идолы. Школе нужны не идеологические формулы, а опыт восхищения прекрасным, чувство сопричастности возвышенному, опыт радости от обнаружения лучшего в себе и своём окружении.

Общепринятой системы ценностей в России нет и в обозримом будущем не предвидится. Это удел всех смутных эпох. Этому глупо радоваться; без минимальной устойчивости традиционных ценностей воспитывать детей тяжело. Но это так, и с этим надо считаться.
«Имей в себе дух и умей передать его другому» – известная формула воспитания. Но большинство людей в стране живёт сегодня в состоянии духовного разлада большей или меньшей остроты. Учителя – не исключение.
Но как часто удаётся преодолевать душевный разлад волевым усилием? Да и возможно ли искать идеалы? Или они есть, или их нет – разве не так?
И да, и нет. Идеалов нигде не выдают, нельзя их подобрать по собственному хотению, никакие рефлексии и самоопределения в том не помогут. Идеалы вырастают из каких-то встреч и прозрений, открытий чего-то в людях и в самом себе. Спроектировать такие встречи нельзя. А вот искать их всё-таки можно.
Только стоит искать вместе с детьми. Быть может, именно в возможности этого – одна из немногих выигрышных сторон в сегодняшней профессии педагога. Взрослому человеку шататься по свету в поисках идеалов довольно странно. А бродить вместе с детьми – вполне естественно. Хоть невольным условием этого будет потребность в каких-то переходах от педагогики разобщения и администрирования к педагогике взаимного интереса и сотрудничества.

Неизвестно, чему сегодня надо учить детей. Но вселение надежд в свои силы, в своё будущее, в свою страну, наверное, независимо ни от чего может считаться задачей школы. На каких путях возможно её решение, никто сверху не покажет. Начнут показывать – не верьте.
Учителю, конечно, положено быть мудрым. Только по поводу лабиринтов современной жизни учителя редко что могут убедительно разъяснить эрудированным подопечным. Тем более надёжно направить на практичный путь жизненного успеха.
Оттого сегодня не надо бояться быть наивным. Умным казаться не сложно. Цинизм всегда выглядит умным, любая надежда – несерьёзной. Но почти все лучшие учителя, каких я знаю, по-своему наивны. Для школы суметь остаться островом, свободным от цинизма, куда важнее умного вида.
А нормальные и выдержавшие испытание временем опыты общественного устройства практически все основывались не на передовых концепциях интеллектуалов, а на простых, искренних и честных принципах довольно наивных людей.