Твёрдые первичные навыки грамотности – традиционный символ начальной школы. Обширный научный и житейский кругозор, многогранная специальность, способность к самообразованию и большой круг разнообразных знакомств знаменуют собой окончание вуза. Чему и зачем научают там и там – понятно. Но где между ними внятная промежуточная ступень? Что такое в России образование среднее? Тем более считающееся всеобщим?
Отвлечённая логика предложит версию про образование, гарантирующее достаточный уровень знаний если не для занятий фундаментальной наукой, то для принятия ответственных и грамотных жизненных решений. Оно обязано быть завершённым и самодостаточным (ведь это последняя общедоступная ступень!) и предоставлять примерно равный по достоинству образовательный статус (как в грубом приближении существует равенство статуса между выпускниками вузов или начальных школ). Вроде бы так.

Но почему-то упоминание о среднем образовании навевает иные ощущения. Не ясности, а полной расплывчатости задач. Не цельности, а дробности, половинчатости, четвертичности. Не равенства, а противоположности статуса выпускника гимназии и ПТУ.
Если так, то существует ли оно? И стоит ли то, что существует, называть всеобщим средним образованием? О чём, собственно, ведёт речь государство, декларируя право и обязанность на его получение?
Потопчемся вокруг нашей печальной темы, заглядывая на неё с разных сторон. Практичные решения мы вряд ли обнаружим; распутывать обнаруживающийся клубок затруднений и тупиков явно не в учительских силах. Но всё-таки наши праздные размышления могут оказаться нелишними если не для смягчения глобальных проблем, то для лучшей оценки частных, для уточнения каких-то дальних вех и ориентиров. По крайней мере для более точного применения слов к делу.

Девятый класс – время выбора судьбы. Ребята с хорошей памятью почему-то считаются высшей расой в сравнении с теми, у кого золотые руки. И даже те, у кого руки и голова сложились одинаково прилично, будут числиться не по школьному, а по техникумовскому, как бы низшему, разряду. С этого рубежа все разойдутся по автономным траекториям.
«Кто не учился в старших классах, – утверждал Соловейчик, – тот, можно сказать, и вовсе не учился. Для того, кто ушёл из школы после девятого, она навсегда останется в сознании чем-то вроде нуднейшей работы у конвейера, когда и думать о чём-нибудь невозможно, и не думать невозможно, -конвейер требует ровно столько внимания, чтобы в голове образовалась абсолютная пустота». Попадающие в ПТУ (то есть бывшие троечники) – это люди, научившиеся чему-то только в начальной школе. И если раньше они хотя бы получали профессию, привязанную к возможностям местного производства, ныне это часто привязка в никуда.
Но получают ли среднее образование старшеклассники? Традиционные приписки. Скользкая формулировка «неполное среднее» – это не про девять, а как раз про одиннадцать классов. (Девять классов – это и вовсе лишь начальное с дополнительными мучениями.) Ведь среднее образование предполагает значительную зрелость и самостоятельность; человек уже выделяется знаниями и умениями, которыми может быть существенно полезен другим. (Таков, например, студент второго-третьего курса.) А выпускники школ – люди, приспособленные исключительно к продолжению обучения. Они осилили не законченное среднее (ничем-то оно не закончилось!), а пропедевтику институтского. Для множества ребят дальше вопрос встаёт сурово: или вуз, или жизненный крах.
Но вузов на всех не настроишь.

Как исторический анекдот мы вспоминаем эпоху, когда дворянство записывало на службу трёхлетних младенцев, дабы к двадцати годам те уже вышли в чины. Сегодня о двадцатилетии своих чад начинают заботиться с того же возраста. Только задача обратная: в полк не попасть.
Проведите мысленный эксперимент, перебирая в памяти известных вам заботливых родителей. Какую школу они предпочтут: ту, где чему-то реально учат, или ту, где гарантируют поступление в вуз? В общем-то предпочтительнее выглядит не школа, а гимназия, и особенно та гимназия, что уже заключила договор с определённым институтом, где её выпускные экзамены идут за вступительные. Но дабы туда пробраться, надёжнее записаться в соответствующую начальную школу. Но и в такой начальной школе брать не пойми кого не очень любят. Для надёжности заводят свой детский садик. Прогимназию. И теперь года в три-четыре ребёночек отправляется сдавать приёмные экзамены в это замечательное заведение и, так сказать, уже поставлен на магистральную тропу.
Но гарантий у него всё-таки нет. На каждом шагу ему и его родителям будут повторять: «Вам что-то не нравится? Мы никого не держим, двери открыты». С каждым следующим шагом такая фраза звучит все более зловеще: ведь год за годом вкладываются новые усилия, новые средства, а развязка может наступить мгновенно. Чем дальше, тем бесправнее оказывается ученик.
Страх остаться за бортом школы для избранных связан теперь не только с заботой о вузе. Он все больше диктуется и проблемами элементарной безопасности. Все ценнее кажется та более или менее благополучная ниша, где не торгуют наркотиками, не практикуются регулярные избиения, а одноклассники, кроме матерного языка, владеют ещё и русским.
Так любая мало-мальски привилегированная школа оказывается сегодня перед свободным выбором: или она запускает маховик селекции как последнего инструмента запугивания, заявляет: «Мы здесь никого не держим», – или старается стать домом для всех детей, что пришли в неё. Перед намерением организовывать реальное образование или конструировать машину дисциплинарных испытаний.

Такие тезисы не очень оригинальны; но есть и другая сторона дела, менее признаваемая – что селекционная машина калечит благополучно к ней приспособившихся едва ли не в большей степени, чем неудачников.
За бедой словно просвечивает некий филологический казус. Среднее расшифровали как промежуточное, половинчатое. Человек чему-то полунаучился, не в силах понять, чему – да, а чему – нет. Честно прошёл сквозь все школьные полунауки. Полубиология, полуматематика. Как бы математика, а как бы – нет. Как бы русский язык, а как бы – не пойми что. Все перепробовал, все пересдавал – и выплюнул без вреда для здоровья. Все прошёл – и убедился, что нет ничего занятного. Фабрика полуобразованности. Не столько как недоученности (что исправимо), сколько как типа сознания, которого зачастую уже никаким институтом не переменить.
«Сила общего дремучего невежества становится особенно опасной, когда вырастает число полуобразованных людей. Неграмотный благоговеет перед учёным, как верующий – перед жрецом. Знание кажется ему недостижимым, таинственным. Полуграмотный же, недоучившийся ненавидит человека истинно образованного отчасти из зависти, отчасти потому, что не понимает различия между ним и собой: «Что в нём такого особенного, в учёном-то? Я и сам учен!» – грустно уточняет Соловейчик в «Часе ученичества».
Большая часть эмигрантской публицистики Солженицына посвящена единственному предупреждению: после того как коммунизм рухнет – берегитесь полуобразованных. Агрессивной массы тех, кто ничего толком не знает и знать не хочет, кто с пренебрежением относится ко всем мыслям, кроме своих собственных, ко всем определениям, кроме самых примитивных, ко всякому поведению, кроме подражательного, но кто уверен в своей осведомлённости и полагает круг себе подобных солью земли, единственно достойной быть властителем дум, власти и денег. Предостережения сбылись. И заслугу псевдосреднего образования в том трудно преувеличить.

Известна и родословная нашей печали. Среднее образование (в отличие от начального) исходно не было в России народным. Да так и не стало. Народная школа росла снизу, а среднее образование, гимназическое – сверху, от университетов. Тогда оно честно определялось как приготовительное и элитарное – и окончание гимназии гарантировало поступление в университет. Вот окончить её было сложно, вся она была сплошным тестом на исполнительность. Как ни модно теперь вздыхать о дореволюционных гимназических порядках, судя по отзывам современников и по катастрофичности исторического результата, они вряд ли того заслуживают.
А ведь ещё надо учесть обеспечение, размеры государственной и общественной опеки, профессорский состав преподавателей, то, из каких семей дети в гимназию поступали... Ну нельзя сделать правила плохого элитарного образования нормой всеобщего. Что из этого ничего не вышло – не удивляет. Удивительно другое: почему столь очевидное обстоятельство всех устраивало? Отчего те же энергичные, разнообразные и многообещающие педагогические поиски двадцатых годов по формированию народной средней школы были вскоре прекращены как вовсе излишние?
Не из-за того ли, что не школа была решающей силой советской педагогики? И устойчивость её определялась тем, что за плечами стояла настоящая армия? Армия как главное воспитательное учреждение Советского Союза.

У советской школы уникальное социальное положение. Его можно определить одной формулой: школа – пространство перед вузом и армией. Одних школа выращивала в подчинении и исполнительности, наградой за которые следовали студенческие вольности. На других махала рукой, ничего не в силах противопоставить их безалаберности. Кроме... нескольких десятков общевойсковых армий, двадцати пограничных округов, бесчисленных стройбатов и подразделений внутренних войск – в общем, того массива воспитательных элементов, что поставят все на места, приучат терпеть лишения, довольствоваться малым и не выпендриваться перед начальством.
Так все мужское население страны делится на две глубоко чуждые друг другу расы, ждущие друг от друга только неприятностей: тех, кто прошёл армию, и тех, кто учился в вузе. Лишь узкая прослойка побывавших и там, и там выступает хрупким социальным полупроводником.
Отношение системы образования к вооружённым силам печально: с одной стороны, робкоподчинённое, едва ли не заискивающее, а с другой -ожесточённая и бессильная неприязнь.
Но ведь у школы и армии нет оснований для патологической враждебности. Жены офицеров – огромная часть российского учительства. А школы военных городков часто могли служить примером доброжелательности в отношениях взрослых и детей. Там всё-таки все свои.
Увы, уже не осталось и тени (и раньше-то было мало) того спокойного уважения к армии, что служит естественным признаком нормального общества. В армии стало гораздо страшнее, о её воспитательном значении боятся вспоминать даже генералы, но роль её как главного фактора образовательной системы страны только укрепилась. Даже переход на четырёхлетнюю начальную школу не на год вверх (что было бы естественно и оправданно), а на год вниз, за счёт детского сада (что почти однозначно пагубно) – обусловлен опять-таки датой армейского призыва. А ведь это рассчитывают судьбу нынешних шестилеток! На десять лет вперёд! Помнится, президент клятвенно заверял о переходе на профессиональную армию к двухтысячному году. Опытные управленцы уверены, что реальность будет обратной обещаниям.
Пока ужас перед армией определяет характер большинства образовательных устремлений, нормальная судьба школу не ждёт. Как ни странно, авторитет школы и авторитет армии оказались повязаны друг с другом. Не в оздоровлении ли армии важнейшее условие оздоровления школы? И не стоит ли озадачивать вопросами о будущем отечественной педагогики не руководителей ОблОНО, а генерал-лейтенантов?
Во всяком случае пора министерствам образования и обороны, не надеясь на быстрые решения, завести какую-то процедуру нудных постоянных переговоров. Пусть за разделённым надвое столом, как между Северной и Южной Кореей. В старании отвести от школы хотя бы фактор прямой военной угрозы.

Формальные испытания, законы прихотливого случая всегда играли заметную роль в образовании. Но показательно стремительное приумножение паутины испытательных рубежей в последние годы.
Попробуйте протестировать порядки в знакомой вам школе в промежутке между пятым и девятым классами.

Для репрессивного образования полный крах всякого чувства защищённости детей – манна небесная, позволяющая не меняться. А разделение на удачливых и неудачников – лучший инструмент запугивания, оставшийся в его руках.
Оттого столь естественно триумфальное шествие по стране классов коррекции. Причём вслед за циничным, но точным расчётом сильных следует безрассудное желание слабых, самых что ни на есть массовых, от моды не отстать. Из разных краев доходят рассказы о школах, организующих ежегодные перетасовки классов по результатам успеваемости. В такой школе нет уже ни коллективов, ни классов, ни устойчивых отношений с учителями – ученики бродят по школьной тайге, как одинокие волки, прицениваясь, на кого стоит наброситься, а откуда может раздаться внезапный выстрел.
Нарастает резонанс: усиливаем селекцию – ожесточаем школьную жизнь – становится ещё важнее попасть в привилегированный слой – вновь усиливаем испытания и сортировку – ещё более ожесточаем школу... Все превращается в большую лотерею. Некоторой страховкой от неё служит родительское внимание, любовное или хотя бы искренне заинтересованное. Но сколько таких родителей в общей массе раздражённых, растерянных, взвинченных российских жителей?
Школа бедствует. Но на чём строить отношения с родителями (хотя бы с той их частью, что всерьёз беспокоится за детей), она все же выбирает сама: на запугивании и вымогательстве или на заботе, уважении и взаимной симпатии? Будут ли родители выбирать школу, исходя из того, где детям лучше, или из того, где не так плохо.
А без того что ж ходить с плакатами, требующими вернуть образованию авторитет в обществе. Будто авторитет выдаётся приказом губернатора.

Как же устраивать образование старших детей, чтобы они могли спокойно выбирать свой жизненный путь, уверенные в своих силах и умениях, без истеричного надрыва и ужаса перед провалом на экзамене? Людьми, чьи опыт и знания уже обладают некоторой значимостью и завершённостью?
В поисках среднего образования больше всего правды мы обнаружим в техникумах. Кто служил в армии, согласится, что в напряжённых обстоятельствах людьми сознательными, ответственными, чем-то ставшими показывали себя, как правило, не вчерашние школьники, не первокурсники и не пэтэушники, а именно выпускники техникумов.
Но техникумы многим и уступают старшей школе. Здесь гораздо более жёсткие условия существования, куда более прагматичный дух обучения, здесь реже встречается тот тонкий эмоциональный фон, характерный для многих сообществ старшеклассников, здесь по факту специализации обычно резко преобладают или юноши, или девушки. Но главное – это сам закреплённый за техникумами статус побочной и как бы второсортной ветви образования. Образования для тех, кто «на четвёрку с минусом». Одного из замкнутых отсеков селекционной машины.

Проблемы верхнего этажа школы изнутри не решить. Не случайно и так старшеклассники вынуждены учиться далеко не только в школе. Школа – для общения. Курсы – для учёбы. Репетитор – для гарантии успеха. Если хватает сил -формальные и неформальные клубы, студии, секции. Пятнадцать-шестнадцать лет – всё-таки крепкий возраст, способный выдерживать и такие перегрузки. Эти разные стороны просятся быть сведёнными под одну крышу; в наиболее сильных школах так и поступают. Но даже этим тема не закрывается.
Образование для старших детей не может быть одинаковым – истина известная. Всеобщее – но разное. Связанное с высоким уровнем предъявления и выборочным характером освоения материала. Всеобщность за счёт одинаково достойного уровня преподавания, а не одинаковости предметов изучения. В медицинском техникуме и в педагогическом училище изучают разное, а уровень учебных заведений близок. И это нормально.
Обучение не может ориентироваться только на отвлечённые знания или только на прагматизм. Ему естественно нацеливаться не на ту или иную часть академического свода наук, а на ту или иную сферу деятельности. (Только максимально широко понятую, а не суженную до конкретной профессии.) Любая из таких сфер по-своему фокусирует большой ряд предметных областей и очень редко бывает чисто гуманитарной или только научно-технической. Для увлечённых проблемами архитектуры равно существенны представления из математики и эстетики, для стремящихся в медицину – из химии и психологии.

Само наше желание строить проекты по столь безнадёжному поводу выглядит достаточно легкомысленно. Конечно, за обострением проблемы стоит не чья-то глупость, а сама логика разваливающегося на касты общества.
Но хотя бы помечтаем. Разумеется, не о том, как отменить или перестроить существующие типы учебных заведений. Слава Богу, что они есть, что многим и в таком виде способны помочь. Но наряду с ними должна отвоевать своё место какая-то иная, не иерархическая, а горизонтальная типология, не заменяя существующую, а встраиваясь внутрь неё, снимая царящие в ней сверхнапряжения. Хорошо, что можно не только мечтать, но и присмотреться к немногим опытам такого рода.
Например, к жизни удивительной Московской киношколы. Здесь ярко представлена та правда среднего образования, что лежит где-то посередине между старшими классами, техникумом и начальными курсами вузов. Предусматривающая возможность как продолжения, так и непродолжения дальнейшего обучения; как способности действовать самостоятельно, так и умения налаживать совместную работу. Освоение целого спектра профессий – от самых творческих до чисто технических. Общеобразовательная программа, но с сильными акцентами на близких областях. Втягивание в свой учебный процесс разного рода профессионалов и включение школьного коллектива во внешнюю жизнь через создание разных творческих проектов, вплоть до международных. Опыт совместного взросло-детского руководства такими проектами, а в какой-то мере и самой школой...
Те, кто с киношколой знаком, смогут обвинить меня в лукавстве. Мы говорим про образование для всех, а здесь учеников отбирают. И вопреки всему прежде сказанному буду утверждать, что старшие школы и должны быть отборными, вернее, подборными, подбирающими. Только принцип отбора качественно иной: не по способностям, не по успеваемости, а по заинтересованности и готовности прилагать серьёзные усилия. Восьмой или девятый класс – неподходящее время для закрепления социальной роли, но вполне естественный рубеж для выбора сферы интересов. Абстрактная всесторонность всё равно становится фикцией, если не фокусируется на чём-то.
А общедоступность образования для этого возраста уже не отрицает, а настаивает на готовности переносить тяготы ради чего-то. Ведь свободная педагогика связана отнюдь не с облегчением жизни, а с насыщением её, с работой в куда более напряжённом ритме, который может выдерживаться только за счёт увлечённости.

Киношкола – экзотика. Не менее экзотичен и другой известный мне её аналог – Петербургская школа садовников на Крестовском острове. Это не случайно – на краях спектра, за пределами привычного деления легче проскользнуть. Чаще приближение к подобному насыщенному, многогранному и доброжелательному среднему образованию встречается среди техникумов (вернее, нынешних колледжей) – иногда медицинских, иногда педагогических, иногда иных. Но сколько иронии и кривотолков вызвало бы желание создать, например, такую автошколу, где бы на равных учились и будущие водители, и механики, и конструкторы, и дизайнеры, и экономисты, и инженеры путей сообщения; где бы они осваивали не только основы своих будущих специальностей, но все поле их взаимодействия, вникая в характер, сложность, значимость и законы взаимовлияния будущих профессий.
Важнейшая задача старшей школы – создание опыта сотрудничества детей из разных социальных слоев, с разными способностями и образовательным будущим. Гарантия их учебного равноправия не в абсурдном единстве требований к ним, а в возможностях быть сильными в разном. В этом, а не в изучении комичных курсов граждановедения может закладываться основа ненасильственных, неграбительских общественных взаимоотношений в стране.
Многие обзовут технократическим принцип переориентации старшего звена с академических знаний на сферы деятельности. Но дело обстоит едва ли не наоборот. Знания формальны, а образы профессиональной жизни пропитаны ритмом человеческого дыхания. По словам Павла Лернера: «Только тогда можно ожидать преодоления технократизма образования, когда центром тяжести станут виды и способы профессиональной деятельности – химика, физика, инженера, филолога, историка...»

Надо честно сознаться: если мы исходим из неминуемого разделения после девятого класса, то на самом деле оно начнётся в пятом. Доступное общее образование не может быть до четырнадцати лет. Оно или до восемнадцати, или до одиннадцати.
Конечно, предложенные к размышлению контуры старшей школы приемлемы не для всех. Они не для самых склонных к классическому образованию и не для выпавших из какого бы то ни было. При нынешней жизни к четырнадцати годам многие подростки неминуемо сойдут со всяких образовательных дорожек. А задавать тон академических знаний всё равно будут традиционные физико-математические и языковые спецшколы и новые гуманитарные гимназии.
Да и в целом надежда на гарантии равенства в образовании утопична. Всегда у одних детей положение будет куда более льготное, чем у других. Особенно сейчас.
Но суть, призвание народного образования – в стремлении удерживать равноправие как можно дольше, как можно дальше отодвигать рубеж ограничения открытости в зависимости от родителей, способностей, средств, нацеленности биографий. Чем в большей мере это удаётся, тем обоснованнее российское образование сможет претендовать на немодное звание народного. Только оно само ещё не решило, нужно ли такое ему...
Известно наблюдение, что Запад – мир четвёрочников, а мы – страна крайностей. Двоечников и отличников. Многие это с гордостью подчёркивают (себя, понятно, не к двоечникам относя). Вот, мол, какие мы вундеркинды.
Радоваться тут нечему. Запускают ракеты на Луну, строят финансовые пирамиды, сочиняют детективы и сериалы схватывающие все с полуслова отличники. Но определяют характер человеческих и общественных отношений в стране четвёрочники и троечники.
Если нас устраивает образ бытия вымирающей озлобленной нации, обеспечивающей Америку и Индонезию гениальными конструкторами, продолжим сосредотачиваться на элите. Но если мы хотим дать нашим детям шанс увидеть проблески нормальной жизни, то среднее образование стоит посвятить троечникам. Тогда, глядишь, они выйдут в хорошисты. А затем, возможно, станут способны договариваться между собой и выступать солидарно не только верхи номенклатуры и низы уголовного мира, но и промежуточный между ними остаток населения.

«Что нам делать с большими детьми?» Статья с таким названием появилась несколько лет назад в нашей газете; её лейтмотивом был вопрос: «В чём мы должны себе признаться, чтобы сделать шаг вперёд?» Тогда разговор шёл про внутреннюю жизнь школы; попробуем под тем же углом зрения посмотреть на верхние этажи школы извне.
Уже понятно, что дальнейшая судьба образовательной системы будет решаться не изнутри неё, а в зависимости от общенациональных перемен и передряг. Серьёзные шаги к реальному среднему образованию сейчас сделать не получится. И через пять лет не получится. Но удастся ли сдвинуться с места потом, зависит от того, готовы ли мы сегодня признаться себе в том очевидном, что пытались обсуждать: