Очерк четвёртый. ГЕННАДИЙ ЯГОДИН.
ИНТЕЛЛИГЕНТ СО СПИЧКАМИ

Судьбы реформаторов-либералов схожи. Попытки культурных преобразований обычно не завершаются, но последствия остаются на многие годы. Сходен и склад личности, чуждый бюрократии. Глава огромного ведомства (в замах ходили министры), Геннадий Алексеевич Ягодин мог сам поднять трубку, позвонить учителю, автору запомнившейся статьи – просто поблагодарить. Поддержать.
Этот председатель Государственного Комитета по образованию перестроечных времён вызывал у меня ассоциации с министром, который в разгар первой мировой попытался провести уникальную реформу образования, от народного детского сада до университета. В реформе участвовали все слои общества. Жарко спорили. Министра звали П.Н.Игнатьев... Я тогда писал его историю и удивлялся, как все повторяется сто лет спустя. «Вот сейчас (думал я про просвещенческую реформу своего времени) на арену выйдут эти». И они выходили. «Сейчас (замечал я про Ягодина) его снимут». Правда, его почему-то не снимали. Но в конце концов сняли вместе со страной.
Фигура Ягодина была нетипичной для педагогического Олимпа. По роду службы встречался больше не с администраторами, а с учениками и студентами. Ничего особенного не сообщал, а звучало как надежда. Много ли в то время было нужно для надежды? Человеческий облик, речь. Это, пожалуй, поразило в первую очередь: то, что наверху заговорили по-человечески. Прошло десять лет, и теперь не знаешь – надолго ли?

– Геннадий Алексеевич, у Вас сложная биография?
– Очень простая. Родился 3 июня 1927 года, Пензенская область, село Б.Вьясс. Трудно? По буквам: большой, Василий, мягкий знак, Яков, два раза Семен. Родители – сельские учителя, папа преподавал химию, а мама – математику. Учились заочно, летом уезжали в институт, и все оставалось на нас с младшим братом – коровы, свиньи, козы... В селе у нас была большая библиотека, две с половиной тысячи книг, я все прочел...
– И пошли в университет?
– В «Менделеевку». Попал на отделение, связанное с атомной энергией. Но занимался охраной окружающей среды... Прошел всю ветку, от лаборанта до завкафедрой. Тринадцать лет был ректором...
– А министром как стали?
– Можно сказать, случайно. Выступил на одном совещании без бумажки. Заметили.
– Это уже при Горбачеве?
– Да. Потом, когда стал министром высшего образования, меня вызвали в ЦК и сказали: объединяйся со средним. Зачем – не помню. Я был против. Мне сказали: ты против до такой степени, что готов уйти из министров? Ну, до такой степени я был не готов.
– А как у Вас было с Горбачевым? Его интересовала школьная перестройка?
– Меня курировали секретари ЦК Е.К.Лигачев и А.Н.Яковлев. Что было крайне удобно, можно лавировать, когда один говорил «нет», другой – «да». Раз, когда я в школе экзамены по истории снял, Лигачев мне сказал: нам с тобой не работать. А Яковлев удивился: и ты хочешь облегчить ему жизнь? Третьим куратором был Гейдар Алиевич Алиев. Когда нужно, он мог принять неожиданное решение. Откуда, скажем, взять деньги на образование...
– А откуда?
– Тогда золотые кольца молодоженам продавали за полцены. Алиев придумал продавать за полную, и за счет этого студентам повысили стипендию.
– При всем том при Вас шла крупная реформа, хотя никто ее так не называл. Это в отечественных традициях: когда ничего, в сущности, не происходит, говорят историческая реформа, а когда что-то начинает происходить, замалчивают. Но предметы по выбору, негосударственная школа, автономия высшей – все это было заложено в конце 1980-х. Я думаю, это была первая и последняя гуманистическая реформа советского времени.
– Может, и перестройки никакой не было, а просвещение происходило. Короткая, прекрасная пора народного просвещения.
– Я помню, печатал тогда статьи по истории школы – ленинской, сталинской и т.д. Их тут же на уроках истории школьники изучали.
– Был запрос общества.
– Иллюзия была, что с этим государством можно что-то сделать, через образование. Вот Вы, как первое лицо в данной сфере, могли влиять как-то на другие: политику, экономику? На обмен денег по Павлову, – это при Вас было? Тбилиси, Баку, Вильнюс...
– Раз выступил – «не лезь не в свое дело». К 1988-му году я понял, что есть отдельные люди, которые отвечают за отдельные участки, а команды нет...

В ОБРАЗОВАНИИ-ТО команда имелась. В «Учительской газете» времен Владимира Матвеева, во ВНИКе – временном научно-исследовательском коллективе «Школа», а потом, когда завлаб, историк педагогики Эдуард Днепров стал министром, а временный коллектив – новым кабинетом Министерства образования – разве не команда? Еще какая...
Совсем недавно собрались ее остатки и стали анализировать: почему распалась? В чем были наши ошибки? Перепутали творческую компанию, клуб с министерством? Не захотели функционирования, но возможно ли в принципе министерство развития? Нужна ли ему оппозиция? Как получается, что возносимые обществом на гребень на другой день забывают, кому обязаны?
Эти вопросы школьной перестройки, в сущности, повторила общественная, начав с августа и закончив октябрем, у того же российского Белого дома, где вместо живого человеческого кольца теперь глухая стена. Так стоило ли?

– Геннадий Алексеевич, сейчас многие прозрели, сожалеют, смотрят на то время по-другому.
– Я понимаю, почему. Из-за разрушений. Это время не только созидания, но и разрушения. Но самым главным дострижением была все-таки демократизация. Со всеми урывками, недомолвками, но демократизация. Позволили иметь свою точку зрения.
– Перестройка началась со школы, с просвещения. Мне приходилось писать: это закономерность русской истории.
– Первое, что мы сделали, объявили: за образование отвечают ученики и родители. А второе, когда я выступил в «Комсомолке» , сказав, что в высшей школе главная фигура – студент. Ректорам это не понравилось.
– Все потихоньку долбили авторитарную педагогику. Но одно дело где-нибудь в газете, другое – в Государственном Комитете по образованию. К Вашим словам, позиции прислушивались особенно внимательно. Но вот что, Геннадий Алексеевич, я думаю по поводу тех времен. Такие были жаркие схватки, учителя в Останкино крупным планом, жгучий интерес общества к школе, а на самом деле к ней ли? Не была ли школа ареной борьбы, чем-то вроде тренировочного зала для будущих серьезных схваток? Они начались, и интерес к школе кончился.
– Нет, это не так... Конечно, элемент скандала был. «12-й этаж», эпатаж... Но была и идея развивающегося образования...
– И во что оно развилось? Что получилось с перестройкой на примере ведомства просвещения? Вы своим приказом породили, узаконили временный творческий коллектив, ВНИК «Школу» (где, кстати, и я работал), оппозицию старой бесплодной педагогики, и что вышло? – ребенок стал новым министерством образования и вас съел. А его съели другие. Кто виноват? Вся перестройка – самосъедание...
– Я сегодня своим студентам читал Жака Превера, вот это:

Не позволяйте интеллигентам играть со спичками!
Потому что интеллектуальный мир, господа, 
Когда он, господа, остается совсем без присмотра, 
То ведет себя далеко не похвально 
И, оставшись один, 
Начинает фатально 
Действовать произвольно… 

– Можно списать слова?
– Пожалуйста.

ИТАК, что же у нас получается... Не играть со спичками. Не иметь дело с властью. Не брать государственного министерства. Лучше, вот прекрасная идея – создать общественное (не теневое, а именно общественное, куда пойдут те, кто самодостаточен – без всякой власти). Стать, как Ягодин, ректором независимого университета. Или его президентом, как профессор Гавриил Попов. Интеллигент Попов (умница, поиграл со спичками и передал «не интеллигенту» Лужкову, с тем как-то спокойнее). И опять, куда ни посмотри, интеллигенция в России не во власти, хотя не скажешь вроде бы, что не в чести.

– ...У меня папа был мягкий преподаватель, а мама жесткая, дралась за знания. А в деревне как на это смотрели? «Кем-кем, а училка всегда будет». Это вот страшно: училка всегда будет. Погляди, как в пастухи нанимают: «Ты, мил человек, за нашей-то погляди. Просим...» А училку? Приедет из города в самую дырявую избу. Через год убежит. Ну ничего – другую пришлют. К корове не пришлют, а к детям пришлют.
– Много ли изменилось с тех пор?
– Вот звонят, просят похлопотать, помочь устроить в школу Ямбурга, Караковского... Это, кстати, тоже в горбачевские времена изменили, что ребенок не крепостной – можно в разные школы. Так что кое-что мы сделали...
– Геннадий Алексеевич, Вы себя уютно чувствуете в этом времени? Где профессор, как в эпоху нэпа или военного коммунизма, продает на рынке...
– Спички?
– Вот-вот.
– Я вижу, что многие без работы. Мне совестно, но мне... хорошо.
– Вот, даже диктофон от удивления остановился.
– Мы сделали хороший университет. Это творческий университет. Развивающий университет. У нас замечательные ребята учатся...
– Новые русские?
– Самые новые, новейшие. Я совершенно нормально чувствую себя во времени. Может быть, потому что всегда оставался преподавателем. И когда был министром, читал в Менделеевке. Один год не читал и почувствовал, что не так ощущаю аудиторию.
– Какое свое качество считаете сильным?
– Никогда не боялся аудитории...

ПРОФЕССОР Ягодин торопился на лекцию. Мы договорились еще встретиться, но расписание занятий так плотно, а время жизни так скоротечно, что-то сегодня не сказал, завтра можешь не успеть.
Итак, Ягодин – министр времен демократизации. Когда, как поется в песне, мы были молодыми и чушь прекрасную несли. Теперь стали жестче и трезвей. Многим плохо. Бессовестно. Но есть и такие, которым совестно, но хорошо. И слава Богу.