Очерк шестой. АЛЕКСАНДР ТУБЕЛЬСКИЙ.
ПОКА СВОБОДОЮ ГОРИМ…

С Александром Наумовичем, Сашей, я познакомился в 1980-е, в начале перестройки, а до этого видел его однажды на каком-то заседании в Академии Педнаук – красивого, молодого, с седой копной волос, он обращал на себя внимание уже интонацией голоса – так сильно отличалась его интонация от акапедической тягомотины. Я подумал: надо же…
А чуть позже мы познакомились. Дело было так: «Учительская газета» опубликовала мою статью о педагоге, как тогда говорили, новаторе – Михаиле Щетинине, вызвав бурные обсуждения, шквал голосов «за» и «против». По моей небрежности в текст вкрались фактические неточности, что дало основание противникам опыта накатать телегу в партийные инстанции. Героев очерка стали вызывать на ковер и требовать отказаться от сообщенных фактов. Редактор знаменитой «Учительской» Владимир Федорович Матвеев попросил меня съездить на место действия, на Украину, в село Зыбково, и расследовать сложившуюся ситуацию. Одному ехать в самое «логово», где автора статьи с нетерпением ожидали «оппоненты», я побаивался, и Матвеев, в качестве группы поддержки, командировал вместе со мной начинающего московского директора школы. В нём я узнал того самого необычного человека, выступавшего в Академии. И мы с Тубельским (оказавшимся, кстати, товарищем Щетинина) съездили в школу, собрали материал и даже, помнится, провели «спецоперацию»: я пробрался на поезд, а Тубельский поехал в другую сторону, отвлекая на себя «черные волги» местной бюрократии.
Незаметно мы с Сашей подружились, оказались в одной компании, и в конце 80-х мне довелось писать уже о его школе: в разгар перестройки, когда Тубельский начал проводить свои демократические преобразования-инновации, школа раскололась: одна часть коллектива «за», другая «против». Пошли письма, бурные собрания, с участием учителей, учеников, родителей. Этим воспользовались противники эксперимента, который попытались закрыть; в общем, то, что происходило тогда в школе Тубельского, моделировало происходящее в обществе, на школьном пятачке разыгрывались широкие, далеко идущие процессы.
Материал, который напечатала та же «Учительская газета», назывался «Пока свободою горим»; в тексте статьи учителя обсуждали смысл пушкинской строки, разный в зависимости от поставленного ударения: одно дело, если ударение на слове «свобода», другое – на «пока», и совсем третье, если на – «горим»…
В августе 91-го ученики Тубельского стояли у Белого дома. В той конкретной истории победила все же свобода. И мне кажется, в случае с Тубельским, надолго победила. Уже когда со свободой в стране опять стало туго, в школе Тубельского она продолжала существовать, и жила все эти годы – и 80-е, и 90-е, и 2000-е – сохранялся островок свободы и гуманизма в педагогике, центр духа и обновления, куда приходили, приезжали за знанием и поддержкой люди из разных частей педагогического света.
Постепенно имя Александра Наумовича, заведение, которое привычно называли школой Тубельского, поднималось и поднималось в общественном сознании, приобретая непререкаемый общественный авторитет, становясь камертоном, чистым звуком, с которым соотносилось происходящее в системе образования. Что бы там не происходило, на душе было легче, что школа Тубельского жива.
Александр Наумович и его взрослые и юные коллеги написали немало книг, и блестящие педагогические идеи и технологии школы проработаны и описаны в деталях (поэтому я не соглашусь с теми, кто считает педагогику Тубельского так называемой, «атмосферной», в отличие от «технологической» – дух Саши и его школы в такой же мере растворен в технологии, в какой – созданные в этой школе новаторские педагогические средства растворены в ее духе). Имея эти книги, коллег, учеников, последователей по всей стране и в других странах мира – рассказывать здесь о деталях школы нет смысла.
Но одно педагогическое кредо Тубельского впечаталось в мою память.
Как-то мы говорили о знаменитом педагоге, нашем товарище, и Саша сказал: «Да, конечно, он гений, но, понимаешь, я много думал и понял, в чем у нас расхождение: он считает, что педагог имеет право быть «гуру», а я думаю – что нет…»
Обладая огромным личным влиянием и педагогическим авторитетом, Саша никогда не позволял себе брать роль высшего учителя, «гуру», пытаться формировать ребенка по своим лекалам – на это, считал Тубельский, у него нет права, это дело самого ученика, самоопределяющейся личности. Поэтому школа и называлась не как-нибудь по-другому, а «самоопределения». Или по-другому: каждый человек, говорил и реализовывал на практике Александр Наумович, является на свет со своим предначертанием, смутным образом самого себя, и задача образования – создать условия, при которых ребенок, ученик сможет проявить в себе этот предначертанный образ, свое призвание.
Если говорить о самом Тубельском, то он, по-моему, проявил свое человеческое призвание абсолютно ясно и точно. Он, собственно, всю свою жизнь этим и занимался. Когда-то скоропостижно ушел из жизни замечательный педагог, наш общий товарищ, и я, как и многие, находясь под впечатлением утраты, вдруг стал допытываться у Саши – что он думает о неизбежном.
– Знаешь, – ответил он, – мне это вообще не интересно. Мне интересно то, что происходит сейчас – жизнь, творчество…
Он был очень красивый человек. Красиво одевался, жил. Незадолго до случившегося звонил мне и приглашал – были на лето такие планы – съездить на корабле в красивую страну: так будет хорошо, говорил, утром встаешь – тихо, никого нет, кораблик идет, а ты рассматриваешь берега…
Светлая жизнь. Это большая редкость – такой красивый и совершенно светлый человек, без пятнышка.
И если там, у врат, распределяют, куда кому, пусть примут во внимание, что Саша Тубельский свой путь дальнейшей, – земной жизнью – сам определил.