УТРОМ первого сентября после митинга, выпускники 587-й московской школы (это в Кунцеве) повели самых маленьких в класс. Я пристроился замыкающим в колонну первого «В», шмыгнул мимо дежурных, ограждавших школу от родителей, сел за парту и стал ждать, с чего же начнется учение, с каких слов.

Учительница, женщина немолодая, высокая, легкая и светлая (светлые волосы, светлый костюм, светлое лицо), оглядела ребят, как фокусник, уверенный в том, что все его чудеса получатся, и удовлетворенно сказала, не столько классу, сколько себе:

– Хорошо...

С этого началось десятилетнее учение.

Солнце мягко светило в окна, на столе неразобранной грудой лежали астры и гладиолусы, принесенные детьми, мальчики были в новой нарядной синей форме, но дети не понимали ее новизны. Для них никакого «раньше» и «прежде» не было, и потому они все принимали как должное. Впереди учительница, а позади какой-то дядя сидит? Значит, таков уж порядок в школах: у доски учительница, а на последней парте дядя.

На втором уроке обнаружилась недостача. Парта у окна пустовала.

– Ну вот, одного уже нет, – насмешливо сказала учительница, нимало не беспокоясь или скрывая беспокойство. – Сбежал. А может быть, заблудился.

Она построила детей парами, каждого легонько тронув за плечо, взяла со стола охапку цветов и повела первый «В» по коридорам дарить цветы встречным взрослым и показывать детям, где в школе что.

Беглец стоял на лестничной площадке, насупясь и крепко держась за решетку двери. Класс с учительницей во главе прошел мимо него, но никто ему ничего не сказал, и он сам не тронулся с места, так что я был не уверен, тот ли это мальчик, и спросил его:

– Ты из какого класса?

– Из вашего, – буркнул он.

Сердце мое дрогнуло от счастья, обманного счастья на миг. «Из вашего...» Я чуть не расцеловал мальчика. Где тот класс, который я учил – мой класс? Отчего все это ушло, отчего не делом занимаюсь, отчего нет у меня моего класса?

– Ты почему не с ребятами? Учиться, не хочешь?

– Не хочу... Скучно...

Вот те на! А мне казалось, что я был на самом интересном уроке. Ну хотя бы потому, что учительница не говорила «сложите ручки на парте», а показала «позу внимания», и первоклассники с удовольствием приняли эту научную формулировку; и не призывала работать дружно, а рассказала вместе с детьми сказку о репке, прикрепляя к доске забавные фигурки. «Кто вытянул репку, дети?» – «Мышка!» – «Кто вытянул репку, дети?» – «Все вместе!» – «Хорошо!» В этом, подумал я, вся суть школы: все вместе, но усилия маленькой мышки имеют решающее значение.

Нет, на уроке всем было интересно, и я чуть не принялся было убеждать мальчика, но он пояснил:

– Без Тани скучно...

Вот оно что! Так бы сразу и говорил. Таню я видел. Она, восьмиклассница, приходила на перемене с подружкой проведать брата, и Павлик стоял на виду у всех, страдальчески неловко вытянув голову, чтобы щекой прикасаться к Таниному фартуку. Кто из читателей вдруг терял любимую и умирал от невозможности немедленно увидеть ее, тот поймет Павлика. Но – молодец! Не отдался тоске, а – ушел из этого класса, где нет Тани. Характер.

– Так и будешь стоять?

Он ответил замечательно. Восхитительная логика была в его ответе. От логики что требуется? Чтобы она была непобедимой. Он ответил:

– Ну и что?

...Уходя, я сказал учительнице, что ее ученик там, на лестнице стоит.

– Я видела,– улыбнулась она. – Все будет хорошо...

 

СОФЬЯ НИКОЛАЕВНА Лосенкова, дочь железнодорожника, стрелочника, окончила 11-й, педагогический класс 349-й московской школы (были такие классы после войны) и с тех пор, с восемнадцати лет, без перерыва учит детей. Нынешний учебный год – тридцатый в ее жизни, но – ни капли усталости, раздражения, механичности, работает радостно, с той долей профессионального волнения, без которой нет ни артиста, ни музыканта, ни учителя. Секрет свежести чувств и неусталости ее в том, что если работать, как Лосенкова, то профессия учителя становится «самой легкой профессией, легче не найдешь». Софья Николаевна сказала об этом, слегка стесняясь. Ведь стыдно же: у всех трудные профессии, а у нее – легкая.

Я возразил ей – не она первая так говорит. Макаренко, например, тоже писал, что никакая другая работа по своей легкости не может сравниться с работой воспитателя.

Но, как и Макаренко, как и всякий большой педагог, Лосенкова не сразу пришла к этой легкости, и не просто десятилетиями труда добыла ее, а страданием, мучительными сомнениями и, наконец, бунтом.

Да, примерно в середине своего пути Лосенкова взбунтовалась. То был буквально карамазовский взрыв: «Не хочу! Не согласна! Решительно отказываюсь!» Она вдруг поняла, что больше не может, решительно отказывается зависеть от нескольких отстающих учеников в классе, от того, делают ли дети уроки или ленятся, от того, что иных ребят природа наделила слабым или медлительным умом.

Многие так бунтуют и в результате уходят из школы. Или, что еще хуже, смиряются. Лосенкова не ушла и не смирилась. У нее семья, муж, дочь, а она все одним была занята, ночи проводила без сна. Мысль работала бешено, идеи приходили одна за другой. У слабых бунт ведет к опустошению, у сильных – к озарению.

Время – вот главная ценность учителя начальной школы. Вот что прежде всего отнимают у него слабые ученики и вот что должен он выиграть: время для большого количества упражнений, для безостановочного повторения. Почему в любой работе возможен ритм и темп, а урок то и дело приходится фактически прерывать, чтобы вытянуть ответ у одного, дождаться, пока допишет строку другая, вернуть в класс третьего, заглядевшегося на солнечный блик?

Но разве можно управлять темпом мысли? Разве это кому-нибудь удавалось?

Удалось. Лосенкова поняла: если приучить детей думать вслух, всегда вслух, чтобы каждое действие сопровождалось словом, то это слово можно будет направлять, а через него – и мысль. В классе не должно быть мертвой тишины! Пусть на первых порах даже во время самостоятельной работы беспрестанно звучит голос ученика, голос мыслящего человека. Он и будет задавать общий темп умственной деятельности.

Тихо в классе. Ребята решают примеры в тетрадях. Все, как обычно. Но спокойным, негромким голоском кто-то из детей, не отрываясь от работы, говорит, управляя классом: «Пишу шесть... Пишу плюс... Пишу два... Пишу получится... Пишу во-осемь...». «Совершенно верно, – с восхищением объявляет учительница, – шесть плюс два получится, естественно, восемь. Наташа!» – и наклоняет голову, прислушиваясь к Наташе: «Пишу четыре... Пишу плюс...» Все пишут вместе с Наташей, не торопясь и не отставая – ни один не отстал! А с чего вообще начинается отстающий в школе? С маленького примера 6 + 2, который он не успел сделать вместе со всеми.

Знаете ли вы, скажем, как пишется цифра 9? Я был на уроке, когда ее проходили, и могу поделиться знанием. Цифра 9 пишется так: «И-и ра-аз, и-и два-а, точка», хором, ликующим при слове «точка». Теперь Саша, ну-ка! Саша пишет в тетради и дирижирует вслух: «И-и ра-аз, и-и два-а, точка». Всем в удовольствие говорить – попробуй промолчи почти целый урок, если тебе семь лет. А если стесняешься говорить? Что ж, говори хоть в общем хоре. Несколько минут – и строка девяток в каждой тетради, и опять никто не отстал, и никто не кончил раньше соседа и не стал баловаться.

А на следующем уроке:

«Пишу «ШУМ», гласная У, замочек, М».

«Пишу «НАС», гласная А, замочек С».

Не просто пишут – объясняют, думают вслух!

И мой Павлик («Оставь его на минуту без дела – он же по классу гулять пойдет», – говорит Софья Николаевна), и он, серьезно, проявляя характер, диктует, склонившись над тетрадкой:

«Пишу ЛИ, гласная И, пишу СА, гласная А, пишу РЫ, гласная Ы, пишу ЛА, гласная А, пишу НО, гласная О, пишу РУ, гласная У».

Мы слушаем с Софьей Николаевной, она у доски, я на задней парте, и кажется, это не над классом – над миром звучит, как «бип-бип» первого спутника, слабенький голосок мальчика: «Пишу ЛИ, пишу СА...» Действительно важное для мира сообщение: он, Павлик, пишет ЛИ и пишет СА.

Постепенно ребята приучаются к определенному темпу работы, приучаются постоянно думать – нет больше медлительных в классе, не зависит от них учительница! А когда начнут задавать уроки, то и дома все будут работать в том же спокойном темпе, не отвлекаясь, будут управляться с заданиями в считанные минуты, словно все от рождения отличники, на радость мамам и папам. К концу сентября любой посетитель решил бы, что у Лосенковой в классе специально отобранные, одаренные дети: никаких признаков тугодумия, невнимательности, детской рассеянности, ни у кого! Отсвет спокойной деловитости и преданности работе с первого дня лег на лица детей.

Покажите любой урок Лосенковой по телевидению, хоть в субботу вечером – ни один переключатель программ не щелкнет. Захватывающее зрелище.

 

ОПОРА, опора для мысли... Лосенкова думала об этом день и ночь. Дети так сильно разнятся в развитии, нужно чем-то компенсировать слабый ум, чтобы не слабые и не средние, а сильные определяли темп работы, но чтобы при этом никто не отставал. Одна опора – голос, он звучит сначала со стороны, потом становится внутренним голосом мысли. Другая опора – схема. Лосенкова пришла к тому же, что и Шаталов из Донецка. Когда в «Комсомольской правде» появилась статья о Шаталове, со всех сторон несли Лосенковой газету: «Читали, Софья Николаевна? Не одна вы так работаете!»

Непростое для первых дней учения правило: в начале предложения должна быть большая буква, слова отделены, в конце – точка или другой знак. Целая теория! А ребята у Лосенковой отвечают почти без запинки, потому что учительница вывесила схему: вертикальная черточка (т. е. большая буква), три горизонтальные, точка. Мальчик вышел к доске, учительница ведет указкой по схеме, он спокойно рассказывает. На дом правил здесь никогда не задают, чтобы не приучать детей к зубрежке. Только в классе, только посхеме, в постоянных повторениях. И такие простенькие схемы – на каждую работу, на каждый тип задачи, на каждое правило. Обычная «наглядность», мертвые таблицы, покрытые пылью, ожили, заговорили детскими голосами. Ни один ребенок, даже самый слабый, не чувствует себя беспомощным: сам выбирает нужную таблицу-схему и по знакам, ему известным, по стрелкам и дугам движется к ответу, вслух объясняя свою работу. Все время вслух, дети говорят без конца, и мысль их челноком снует между абстрактной схемой и конкретной задачей, только числа меняются в кармашках на схеме. Постепенно таблица становится ненужной – сначала сильным, потом средним, потом и слабым. Различие лишь в сроке пользования ею: для одних день, для других неделя, для третьих месяц, но это различие никак не сказывается на ходе урока, не сбивает темп, не связывает учителя. Опорные схемы словно выравнивают класс, и урок идет музыкально плавно, одно занятие сменяется другим прежде, чем оно наскучит детям. Ребята сидят свободно и чувствуют себя свободно. Шалуны иногда и отвлекаются, но Софья Николаевна и виду не подает, что заметила это, не сразу возвращает их к общей работе. Пусть перекинутся несколькими словами, нестрашно. Потом она окликнет, задаст без тени укоризны очередной вопрос – и все включились в работу. Ни одного лишнего слова, ни одного лишнего замечания, никакого напряжения, никакой гонки и спешки. Однако за урок успевают сделать упражнений и решить задач примерно в два с половиной раза больше, чем принято. Можно сказать, ученики Софьи Николаевны в каждом классе учатся... два с половиной года. Что же удивляться тому, что никто не отстает?

Работа Лосенковой наводит на мысль о целом направлении в дидактике: каким образом выравнивать класс, не прибегая ни к сортировке детей, ни к дополнительным занятиям, не осаживая сильных и без попустительства к слабым – а только за счет помощи менее развитым детям непосредственно на уроке.

После первого сентября я не был в школе почти три недели, а когда вновь пришел, все мои первоклассники без затруднений складывали и вычитали до десяти, знали массу теоретических вещей, громко, вслух рассуждали («семь больше трех, выполню действие вычитания!»), и все начали читать, «все зачитали», как сказала Софья Николаевна на учительском жаргоне.

В прошлом учебном году Лосенкова перешла в школу, где сейчас работает, и взяла третий класс, очень слабый. Директор Алексей Алексеевич Прокудин рассказывает: «Прихожу через два месяца на урок – класс не узнать. Улыбаться стали!»

– А это я их на схемы посадила, – смеется Софья Николаевна. – Как пришла, сразу же на схемы посадила.

И этот класс, как и все другие выпуски Лосенковой, закончил начальную школу успешно. Класс и дальше, до конца школы будет учиться хорошо, это проверено. Интересно, что количество хороших учеников у Лосенковой не падает от первого класса к третьему, а растет.

 

«НУ И ЧТО?» – спросит кто-нибудь, до зрелого возраста сохранивший непобедимую логику маленького Павлика.

А ничего.

Просто не стало нужды в дополнительных занятиях, из-за которых школа опостылевает ученикам, – Софья Николаевна категорически отрицает пользу таких занятий; и не нужна помощь родителей, не приходится пугать их новыми программами, заставлять сидеть с детьми над тетрадками. Программу каждого учебного года Лосенкова проходит за три учебные четверти, а с апреля, когда наступает весна и дети учатся неохотно, они не получают заданий на дом – гуляй да бегай. На уроках же в это время начерно, «перспективно», нетребовательно проходят самую трудную тему следующего класса, и потому на будущий год труднейшая эта тема, от которой стонут учителя, становится легчайшей, и опять экономия времени и мощная поддержка слабым. Это, считает Софья Николаевна, совершенно необходимо: трудные разделы проходить сначала «перспективно», на сильных учеников в основном опираясь, без отметок, а потом, в свое время – «начисто».

– У меня море времени, я купаюсь во времени, – говорит Лосенкова, а я слышу интонации Шаталова, хотя они незнакомы между собой. Наверно, у всех учителей, которые «купаются во времени», одинаковые интонации: веселые.

– А сказали бы учить без отметок?

– Нет, без отметок нельзя. Отметки – это же поощрение, как можно работать без поощрения? – говорит Софья Николаевна словами Сухомлинского, сама того не зная.

И нетрудно увидеть, что открытия Лосенковой почти в точности совпадают с рядом новейших психологических и дидактических теорий, хотя Софья Николаевна шла только от практики, от учительской своей нужды, от «бунта» – не хочу зависеть...

Но, скажут, не все же у нее хорошо? Должны же быть у нее и недостатки? Мы так привыкли к недостаткам, что испытываем некоторое неудобство, если не находим их, словно боимся совершенства. И не верим в его возможность. Но нелепо искать недостатки у мастеров, непродуктивно это. Недостатков у нас и у самих полно, а вот достоинства – будем их искать, и если даже что-нибудь непонятно или непривычно, то поостережемся объявлять об ошибке – может быть, тут есть недоступный нам смысл? Авторитет мастерства, убедительной мысли, высокого результата всегда играл большую роль в педагогике. Я бы толпами водил студентов к Лосенковой – запоминайте, перенимайте, учитесь учить легко.

Московский городской институт усовершенствования учителей выпустил в 1972 году брошюру Лосенковой с описанием ее опыта («Творческие поиски учителей Москвы. Опорные схемы и повышение эффективности обучения». Автор, к сожалению, не указан). О «системе работы» Лосенковой с большой похвалой писал в журнале «Народное образование» начальник программно-методического управления Министерства просвещения РСФСР В. Стрезикозин. Ее статью поместили в журнале «Начальная школа» (1972, № 11). Четыре года назад Софья Николаевна выступала на городской конференции учителей, обсуждавших опыт работы по новым программам. Боялась: «Сметут меня с трибуны. Все кругом о нехватке времени говорят, о трудности программ, а я? Сметут». Но слушали ее в полной тишине, рассматривали схемы и без конца аплодировали. Одна учительница подошла к Софье Николаевне: «Это же сколько надо было думать, чтобы до такой простоты додуматься?»

...«Опять восторженность?!» – скажет иной читатель, как уже бывало. Пусть. Не стыжусь своего восхищения. Чему же еще радоваться в жизни, если не творческому порыву и не мастерству? И можно ли жить, если душа хоть изредка не испытывает восторга – во что они превратятся тогда, наши души? Открыто преклоняюсь перед такими людьми, как Виктор Шаталов, Дмитрий Кабалевский, Игорь Волков, Фаина Шапиро, Софья Лосенкова, и в День учителя каждому педагогу искренне пожелал бы подняться до такого высокого класса, когда учение и воспитание детей становится радостным и легким делом.