«Событие в Останкине» называлась статья в «Учительской газете», опубликованная сразу после телевизионной встречи с Е.Н.Ильиным. И впрямь оказалось событие! Спорят в школах, спорят в письмах, спорят между собой даже и газеты: «Советская культура» опубликовала большую статью против Ильина, а «Комсомольская правда» такую же большую – за. Видимо, затронут общественный нерв, и разговор идет о чем-то более значительном – не об одном Ильине, но об отношении к таким учителям.

…Из всей почты об Ильине остановлюсь на одном письме, его прислала учительница-методист из Казани Инга Хаковна Бикбулатова. В письме ее нет озлобленности, с Ингой Хаковной можно разговаривать спокойно. Добро не всякий раз вызывает ответное добро, но злоба всегда порождает злость – зачем ее плодить? Инга Хаковна обращается лично ко мне, первые строчки ее письма крайне лестны, но затем она выражает недоумение: отчего я поддерживаю учителя Ильина? Она полагает, что в данном случае я ошибаюсь, и просит ответить, хотя и не надеется на ответ в газете, потому что «дискуссия об Ильине уже прошла». Но это не совсем так. Дискуссия об Ильине, дискуссия о новаторе в педагогике не сегодня началась и не завтра кончится, и чем значительнее педагог, тем больше материала для спора он дает.

 

*  *  *

…«Он и вы выдаете метод Ильина за открытие», – пишет Инга Хаковна, и естественно было бы ожидать, что следом она хоть коротко разберет метод Ильина и покажет, что ничего нового в его идеях нет. Но учительница допускает ошибку, часто встречающуюся в тетрадях учеников: незаметно для себя она соскакивает с мысли. Заговорив о методе Ильина, она тут же забывает об этом и в следующей фразе пишет: «Но учителей, преподающих литературу, примерно, как Ильин и лучше него, преподающих ее как искусство, было и есть немало. Я училась у такой учительницы, она преподавала со своей точки зрения, отбирала для разговоров наиболее близкие для нас, старшеклассников, и «ходовые» темы, мы много смеялись на ее уроках, мечтали, грустили...».

Совершенно верно! Кто возразит? И я учился у такой замечательной учительницы, Елизаветы Алексеевны Редькиной, и я видел учителей, несомненно лучших, нежели Е.Н.Ильин, не в обиду ему будь сказано, и в самом Ленинграде, и чуть ли не в той школе, где Ильин, работают словесники Т.Киркина и Т.Теплиц, уроки которых, по рассказам, фантастически прекрасны.

Но ведь вовсе не за то ценят педагога Е.Н.Ильина, что он оригинален, что он личность и хороший учитель. Педагога, о котором можно сказать – «Вот личность!» – встретишь почти в каждой школе. У Ильина же другое – у него есть свой метод, который, судя по письму Инги Хаковны, ей неизвестен. Она спорит не с тем Ильиным, который представляет интерес, а с тем, которого она сама видит, – и выигрывает этот нелепый поединок со слабой тенью противника, победоносно оглядываясь по сторонам…

Вот где беда-то! Вот где начинается серьезное! Даже такая опытная учительница не знает и знать не хочет о новом в ее профессиональной сфере.

И так бывает часто. Разговариваю с директором московской школы, он выступает в защиту Ильина – но о методе его не слыхал. Разговариваю с крупным педагогическим администратором – и он судит о Шаталове понаслышке, и только от меня впервые узнал имя И.П.Иванова. Спросите организатора внеклассной работы в своей школе – он знает о коммунарском методе воспитания? Изучил его досконально? Изучив – отверг или принял? Или отверг до изучения? Спросите учителя физики – он старался вникнуть в метод Шаталова? Или он отвергает его на том основании, что «выступая в городе Н., Шаталов якобы сказал, будто...» – я часто встречался с категорическими суждениями такого рода. Спросите учителя, от которого зависит музыкальное образование детей, – он знает о методе Дмитрия Ерофеевича Огороднова? Пробовал применять его? Если пробовал, но не получилось – это одно, а если даже и не пытался понять его секреты? Спросите, наконец, своего директора – что взято им из сокровищницы В.А.Сухомлинского? Пытались проводить родительские собрания по Сухомлинскому (т. е. без публичного обсуждения учеников)? Пытались освоить идею интеллектуального фона класса, идею эмоционального пробуждения детского разума? Учат ли всех детей играть в шахматы, без чего, как считал Сухомлинский, развитие детей затруднено?

Не знаю, каким будет результат опроса. Очень может быть, что придется услышать пренебрежительное: «Да ну их, все эти новшества, надоело! Дайте учителю работать спокойно, пусть каждый учит, как хочет!». Или вы услышите жалобы на то, что преподаватель перегружен работой, что инспектора не дают вздохнуть, – все так. Все правда. Но если бы видели вы, Инга Хаковна, как хорошо подросткам в школе, где работают по коммунарской методике, какими дружелюбными они становятся, какими деятельными, самостоятельными, и если бы видели вы вдохновенные – другого слова не подберешь – лица шаталовских учеников, и если бы слышали вы, как отвечают – притом все подряд! – третьеклассники Лысенковой, как чисто поют пятиклашки Огороднова в обычном московском интернате, вы поняли бы, о чем я говорю, о чем идет речь, отчего такая боль.

Что произошло? Почему врач считает обязательным для себя быть в курсе новых способов лечения и новых лекарственных средств? Почему все специалисты считают необходимым «не отставать», и если жалуются – то на переизбыток информации – и только педагогическая мысль – на голодном пайке, и только в педагогике все новое – под подозрением?

 

*  *  *

Прежде было так: ученые придумывают, учителя подхватывают. Потом ученые-педагоги по ряду причин перестали что-либо придумывать, и эта роль по необходимости перешла к учителям. Теперь должно бы так быть: учителя придумывают, ученые подхватывают. Но они и не придумывают, и не подхватывают! Что ж, не нам их судить. Одно совершенно очевидно: появился новый тип ученого – учитель-ученый.

Когда говорят: метод Шаталова, метод Огороднова, метод Эрдниева, метод обучения сочинениям Грининой-Земсковой, метод Кабалевского, метод Неменского – тем самым как раз и подчеркивается, что педагоги нашли нечто, прежде школе не известное, и этим новым может воспользоваться каждый. В «Известиях» рассказывалось, каким необычным и результативным способом учит писать малышей учительница 109-й московской школы Е Н. Потапова, – это метод Потаповой, он касается обучения письму, и завтра где-нибудь в Новосибирске учительница первого класса скажет: «Я учу детей писать по методу Потаповой».

Что тут хитрого? Зачем наводить тень на плетень, без конца повторяя, что метод – это-де, сложное философское понятие, которое... и так далее. А скрывается за этими рассуждениями окрик: «Цыц! Ты кто такой, чтобы изобретать новый метод?». Все науки расцвечены именами первооткрывателей: география, химия, математика, физика, медицина... И только бедная педагогика безлика и безлюдна, а если и признают новое, то и в этом редком случае стараются скрыть имя автора – страшно! Живой человек, завтра что-нибудь выкинет, и тогда как? Вот и появляются липецкий метод, казанский, ростовский, а у них, наверное, и авторы были...

«Методом Ильина не будут пользоваться, как вы уверяете, – пишет Инга Хаковна. – Невозможно работать по чужой методике, можно брать только кое-что». То есть как это – невозможно работать по чужой методике? А разве мы все не работаем по методикам, открытым до нас классиками педагогики? Разве мы не в институтах из чужих рук получили методику? Разве все, чем вы пользуетесь на уроке, Инга Хаковна, вы сами изобрели?

Вот читаем в «Учительской газете», что в Днепропетровске, в 5-й школе, сделали совсем незначительное изобретение: изменили систему дежурства в классе. А за этим стоят такие перемены, открываются такие возможности в воспитании школьного коллектива, что ведь праздник. Отчего же не подхватить изобретение в других школах? В иную пору учителю совершенно необходимо воспользоваться «чужой» методикой – то есть новыми идеями в своей профессиональной области. К пятнадцати годам работы некоторые (и даже многие) учителя отчасти вырабатываются, выгорают – они начинают тосковать от однообразия школьных дней и уроков. Лучшее средство от этого временного недуга – обновление своей методики, и я заметил, что охотнее всего перенимают, например, метод Шаталова не начинающие учителя и не старые, а те, кто работает в школе 15–20 лет, кто находится в зените педагогического мастерства. Они быстрее всех оценивают достоинства новых методов и понимают учителей-ученых буквально с полуслова. При этом они с радостью говорят: «Вот-вот! И я так делаю!». Это естественно: в работе новатора само собой аккумулируется все лучшее из того, что найдено многими. Он как писатель, который рассказывает вроде бы лишь о своей жизни, а между тем выражает мнения и чувства всех. Слова «И я так делаю» – не порицание новатору, а похвала. «Ильин – не открытие, он только первый, кому удалось (зачем-то!) так широко распропагандировать свой опыт», – не без раздражения пишет Инга Хаковна. Эта фраза несправедлива, но если Ильин первым сформулировал бы и распропагандировал идеи, которые носятся в воздухе, – то что же в этом дурного? Отчего раздражение?

В результате всех этих действий утрачивается вкус к новому, понимаете? Новое насаждается чуть ли не насильно, как насаждались кабинеты, технические средства обучения (есть, нету их, надо, не надо – давай на каждом уроке ТСО!), как стали сейчас «внедрять» ученическое самоуправление и нелепую затею подменять учениками директора и учителей (но надо же людям отчитаться о том, что они «не отстают», «внедряют»!). А действительно новое преподносится учителям с оговорками, с предупреждениями, в атмосфере подозрения, с призывами применять его «творчески» – то есть осторожно. Каждый шаталовец поневоле и сам становится новатором в своей школе со всеми вытекающими отсюда последствиями – каждый должен в одиночку биться за право работать по-новому. Но ведь не все же обладают стойкостью борца. Учителя хотят учить детей, а не «бороться».

Преподносится ли новое со знаком плюс (а, значит, внедряется силовыми приемами) или со знаком минус, учитель лишен главного: свободы выбора. Поэтому не удивительно, что и в том, и в другом случае рождается стойкое отвращение ко всему новому – вы, Инга Хаковна, и выразили его в своем письме, блестяще выразили. Читая, как хвалят новатора, учитель кожей чувствует посягательство на него самого: «Ну вот, теперь меня заставят работать по Ильину», и он отталкивается от его идей, лишь только почувствует, что они официально поддерживаются. Не поддерживает министерство – нельзя, поддерживает – не хочу!

Сколько нужно труда, сколько времени, чтобы очистить атмосферу взаимного недоверия, чтобы новое принималось учителями свободно, с интересом, с увлечением, с благодарностью! Я думаю, для этого нужны специальные мероприятия Министерства просвещения, нужно переменить стиль отношений с учителями – нужна самая глубокая перестройка начальственного мышления. Нужна новая, современная политика по отношению к новому.

 

*  *  *

Не только для учителей, но и для широкого читателя и зрителя нет сегодня ничего более интересного, чем эффективная педагогическая методика, я в этом много раз убеждался. Слушают часами в любой аудитории! Заслушиваются! Призывов любить детей было достаточно, но всех бесконечно волнует, когда видно, как эта любовь выливается в дело, каким именно образом удается хорошо обучить всех.

А между тем метод Ильина прост, ясен, и его можно объяснить, что называется, на пальцах. В этом, кстати, одно из его преимуществ.

Вот уже больше ста лет словесники выслушивают обвинения: изучение литературы во многих случаях отбивает охоту к чтению книг. Перед ними стоит нерешенная задача: как анализировать художественное произведение, чтобы сохранилось целостное впечатление от него?.. Лишь самые талантливые учителя силой своей личности, темперамента и вдохновения преодолевают эту пропасть между анализом книги и самой книгой, почти каждый раз совершая подвиг. Потому и любят хороших словесников больше, чем других хороших учителей. Хороший словесник всегда художник, он делает невозможное. Есть огромная методическая литература для словесников, есть прекрасные книги, в них можно найти великолепные наблюдения над текстом; но кто назовет книгу, целиком посвященную указанной выше проблеме школьного литературоведения?

Я был недавно на большом, многочасовом заседании в Институте мировой литературы, посвященном школьным делам. В каждом докладе, в каждом выступлении – надо, чтобы... надо, чтобы... надо, чтобы детям прививали вкус... Надо, чтобы дети любили книгу... И ни слова по существу проблемы! Ни единого слова! Об Ильине, конечно, никто из ученых и не слыхал – что им до рядового учителя?

 

Ильин находит теоретическую и практическую возможность соединять анализ с цельностью, – а прежде об этом теоретики лишь мечтали, а практики (многие из них) даже и не мечтали. Вот лакмусовая бумажка, которой определяется место и слава учителя-ученого: какую проблему он решил? Не «продвинулся», не «внес значительный (существенный) вклад», а именно решил, самым определенным образом: ре-шил.

Идея Ильина, как я ее понимаю, состоит в следующем: для того, чтобы классическая книга производила на учеников сильное впечатление, урок, на котором эта книга обсуждается и анализируется, тоже должен быть своего рода произведением искусства. Если без анализа художественности нельзя, то, значит, анализ должен быть художественным, – вот что можно вывести из книг и выступлений Ильина. Художественный анализ художественного произведения – так назвал бы я метод Ильина.

Но на этом нельзя останавливаться, это пока еще слова, очередное «надо, чтобы».

Действительное открытие Ильин сделал тогда, когда из массы составляющих искусства он выбрал три и только три средства. Учитель не может быть как писатель, но учитель может пользоваться теми же средствами, что и писатель, – вот открытие Ильина. Этих средств, каждое из которых в отдельности известно всем учителям, три: прием, вопрос и деталь. Тут строго, как в математике: необходимо и достаточно.

Прием. Точно так же, как и всякое произведение искусства имеет свой прием, так и любой урок литературы должен, по возможности, держаться на особом приеме, специально для этого урока изобретенном или – что и не грех – позаимствованном из методической книги или у коллеги. Ильин демонстрирует разнообразие изобретенных им приемов, шутливо сравнивая словесника с Плюшкиным, который ходил с огромной связкой ключей. Так и у словесника – ключи к урокам, к темам, к произведениям, к героям, учитель копит эти ключи всю жизнь и пользуется ими многократно, если они действуют, – помогают привлечь внимание, заинтересовать, заставить следить за ходом урока.

Вопрос. Всякое подлинно художественное произведение таит в себе вопрос, оставшийся без ответа. Так и на уроке литературы должны постоянно раздаваться вопросы, на которые не знает ответа ни автор, ни учитель, никто. Более того, только над такими вопросами жизни и стоит ломать голову. Разумеется, ничто нельзя доводить до абсурда, но понятен ли принцип? Именно в вопросе – идея, сильно сконцентрированное идейное содержание книги. Замечательно, что когда учитель задает вопрос такого рода, то ученик может и спорить с учителем, и этот спор не оскорбителен ни для одной из сторон. Нет ответа – значит, у каждого есть свой ответ. Нет ответа – значит перед нами вопрос, о котором всю жизнь думай. Когда надо очень коротко рассказать об Ильине, я говорю: «Этот учитель задает детям лишь те вопросы, на которые он сам не знает ответа». И все замолкают! Вот это, говорят, да!

Но надо сказать, что вопросы такого рода крайне трудны для изобретения, приходится месяцами, годами ломать голову.

Деталь. Художественное произведение тем и отличается от научного и публицистического, что оно все состоит из деталей – предметно-описательных, речевых, мотивировочных, сюжетных, психологических, стилистических. Великое произведение – это собрание великих деталей, подчиненное великому вопросу и организованное великим приемом. Ильин не выискивает детали, как о нем говорят, а показывает ученикам единство детали и целого, открывая самую суть художественности: в классическом произведении буквально в каждой строке, в каждой фразе героя содержится, отражается, выражается все произведение. В этом, а не в чем-нибудь другом чудо искусства и секрет его мощного воздействия на наши чувства и умы.

Ильин весь анализ произведения строит на конструктивной детали, и показывает, что она неисчерпаема, что за ней стоит весь роман. Это поражает учеников – я видел. Они бросаются читать книгу – неужели в ней содержится все то, о чем говорил учитель? Анализ не разрушает впечатление, а производит его.

Ильин учит читать, спотыкаясь, задыхаясь, наталкиваясь на слово и на вдруг открывшийся смысл. Перечитывая Тургенева, он вдруг натыкается на слова «доживутся до любви» и когда рассказывает об этом своем впечатлении специалистам, то вызывает насмешки – у Тургенева-то иронический смысл!.. «Слово вырвано из контекста! Вот к чему приводит погоня за деталями!». А Ильину важно другое: читал, читал и вдруг споткнулся о слово, задумался, стал о своей жизни размышлять... Разве плохо? Разве не так читаем мы и перечитываем книги, то и дело натыкаясь на незамеченную прежде мысль?

Вот метод Ильина.

Да, Инга Хаковна, конечно же, вы, говоря вашими словами, и прежде, до Ильина, «знали удовольствие задать острый вопрос и получить неоднозначный ответ», и вы тоже пишете: «И над художественной деталью (походя) работаю», хотя в другом месте письма по-другому: «Пока их – то есть учеников – научишь, времени на детали не останется!». Тут и принципиальная разница. То, что для других – редкое удовольствие, что другие – «походя», то для Ильина – главное. Вот и все. А может быть, потому и так трудно научить, что времени на детали не остается? Может, если с детали (и вопроса, и приема) начинать, то и время появится? Вы не пробовали?

Так что же, спросят, всем – по Ильину учить? По Шаталову? По Лысенковой?

Читатель почти уверен, что дальше последует: «Конечно, нет! Пусть каждый учит по-своему» – рассуждения такого рода привычны и безопасны.

Но я бы сказал по-другому. В конце пятидесятых годов группа ленинградских педагогов разработала и испробовала в знаменитой «Фрунзенской коммуне» методику коллективного творческого воспитания. После того, как по этой методике стал работать «Орленок», во многих городах появились подобные коллективы. И вот что оказалось: чем точнее перенимают опыт, тем выше результат. «Творчески применять новый метод»? – фраза красивая, но довольно часто за ней слышится – мол, осторожнее, не все в методе хорошо, да и вообще он какой-то сомнительный.

Но методики известных новаторов за 25 лет отработаны настолько, что не так-то легко с ходу, с налету улучшить их или упростить. Обычно упрощения ведут к тому, что и результаты получаются неизмеримо хуже, и тогда начинают говорить, что метод не годен («Я пробовал – не получается»). Что за странность! Методу, который описывается словами «Пришел на урок – спросил – рассказал – дал задание – ушел» учатся в институтах пять лет, а новый эффективный метод надеются освоить в полчаса и тут же начать «творческое» его применение. Это издевательство над самим словом «творчество».

Нет, немало педагогов стараются по возможности точно повторить опыт ленинградцев, опыт Шаталова, опыт Лысенковой, и, мне кажется, мы сейчас очень нуждаемся в этих повторителях. Поймем же, наконец, что значительные идеи на дороге не валяются и что людей, способных на такие идеи, не так уж много – раз, два и обчелся.

Конечно, учителя рады каждой новой идее, если она продуктивна, но в общем-то за призывами «Давайте побольше новаторов» кроется вот что: «Эти, которые есть, нас не устраивают. Они неуживчивы, они спорят, отстаивают свое – нельзя ли найти других, более покладистых?»

 

*  *  *

…Инга Хаковна приводит пример, на мой взгляд, крайне острый, и разбором этого примера закончу свой затянувшийся ответ. Учительница рассказывает: «Работал у нас один несостоявшийся актер и писатель. Он много знал, играл на уроках, закатывал вдохновенные монологи, ученики слушали его, раскрыв рты, были в него влюблены. Чуть не плакали, когда его убрали за несоответствие. Потом его ученики, поучившись у «обыкновенной» учительницы, сказали: «То был не учитель! Он с нас ничего не спрашивал, мы ничего по программе не знали, сочинение писать не умели, мы только интересно проводили время».

Вот драма... Признаюсь, это единственное место в письме, которое огорчает безмерно. С какой легкостью написаны слова «убрали за несоответствие» – кого «убрали»? Знающего, вдохновенного учителя, в которого были влюблены ученики? Которого слушали, открыв рты? Много ли таких учителей?

Школьная программа – ГОСТ на знания и умения ученика. Если руководитель учреждения берет на работу человека с аттестатом о среднем образовании, то это означает, что государство, выдав аттестат, гарантирует ему, что нанимаемый знает и умеет то-то и то-то – все, что предусмотрено государственной школьной программой. Так по всем предметам, кроме...

Кроме литературы. С литературой все сложнее! От выпускника десятилетки, ПТУ, восьмилетки общество ждет не только умения писать сочинения на литературные темы. Нет, ждут человека, который любит читать и в чтении им же отобранных хороших книг находит источник духовного и нравственного развития. Школьный курс литературы, написано это в программе или не написано, требует от учителя, чтобы он привил ученику любовь к книге. Без такой любви все знания, все умения отвечать «монологически», все сочинения не имеют никакого смысла, пустейший формализм, разложение души. Вот так и порождаем мы сами опасный утилитаризм в детях: «обыкновенная» учительница лучше подготовила своих учеников к экзаменам, ее ученики с большей вероятностью получат пятерки – все эти полезные качества учительницы нынешние дети оценят не меньше взрослых. Но, спросим себя: для жизни-то, для радостных воспоминаний о школе, для духовного развития – кто больше давал детям, «несостоявшийся актер и писатель», которого убрали, или «обыкновенная» учительница, о которой не написано главного: а слушали ли ее ученики?

Вот чего я боюсь, Инга Хаковна, вот отчего бьюсь над этим письмом: боюсь, как бы учителей, подобных Ильину, не стали «убирать за несоответствие». Несоответствие – чему? А с детьми что сделали? Какой урок преподали им – предательства? Сегодня они чуть не плакали, расставаясь с учителем, а завтра преспокойно объявили: «То был не учитель». Не знаю, не знаю... Учеников просто подкупили сиюминутной выгодой – с «обыкновенной» учительницей им, наверно, не пришлось тратиться на репетиторов. Ужасная история!

Когда мы говорим, что литература в школе – особый предмет, принципиально отличающийся от всех других уроков, то ведь это не просто слова, надо и относиться к урокам литературы по-особому, с какими-то другими мерками, по-другому оценивать и учеников, и учителей.

Однако идеальным решением задачи о двух учителях был бы не выбор между ними, а соединение их качеств в одном лице, чтобы и знания были у школьников, и вдохновения они не чуждались. Вот к этому и стремится Е.Н.Ильин, вот потому его и необходимо поддерживать, Инга Хаковна: он старается отыскать возможности соединить на уроке литературы любовь к книге и знание книги, и причем не только за счет учительского вдохновения, но и довольно точным, поддающимся объяснению и повторению методом.

Если мы не будем всей душой, всеми силами, всеми средствами поддерживать таких людей, как Ильин, Шаталов, Иванов, Лысенкова, мы никогда не сдвинемся с места, а все будем жаловаться, сетовать на недостатки школы и призывать друг друга: «Надо, чтобы... надо, чтобы... надо, чтобы».

Двадцать пять лет пробиваются новаторы нашей школы сквозь каменную стену непризнания, сквозь вязкую глину полупризнания, сквозь пыльные тучи непонимания, подозрений, зависти, мелочной критики, недоброжелательства – может быть, хватит? Как вы думаете? Или я не прав?

…Мы начинаем отвечать перед потомками – сумели ли мы по достоинству оценить талант, увидеть будущее в его зародыше, или мы были настолько некомпетентны, что проглядели его? От нас зависит, будут ли признаны и точно оценены выдающиеся педагоги наших дней, или мы окажемся равнодушными к ним, и потомки наши будут думать о нас – что?!

Почему я защищаю Евгения Николаевича Ильина? Да потому же, почему защищаю и других учителей-ученых – как могу, стараюсь сберечь свою профессиональную честь и не хочу значиться в списке их гонителей, увольте. За несоответствие.