Глава 6. БАРАБАНЫ И ГОРНЫ ИЗ СТРАНЫ МЕРТВЫХ

Надутый кит

На Чукотке я видел, как надували кита.
Делали это вот зачем. Вдоль побережья, от Нунлиграна до Уэлена ходило китобойное судно, обеспечивая местные хозяйства китовым мясом. Цена устанавливалась в зависимости от веса, проблема была лишь в том, как кита взвесить.
В инструкции «Магаданрыбпрома» имелась такая формула:
P = l × h2/3
– где P – вес кита, а l и h – его размеры.
 Откуда взялась эта замечательная формула, было неизвестно, но с китом поступали так.
Надували его с помощью компрессора у борта судна, и кит изгибался, вырастая в длину (l) и высоту (h). На каждые дутые 10 сантиметров вес кита увеличивался на 20 центнеров, в итоге каждый колхоз обманывали на сто тонн... Один мой знакомый охотовед с красным дипломом и местные школьники высчитали это на микрокалькуляторе и добились прекращения надувательства.
Но для меня тот надутый кит и сегодня остаётся образом страны. Стоит включить телевизор, и я ясно вижу того кита. Отчего так получается? Думаю, от недостатка просвещения – тоже. Разумеется, температура воздуха формируется в высших слоях атмосферы. Но при одних и тех же погодных условиях одни почему-то мёрзнут, а другим тепло.

Бухта Провидения

Там же, на Чукотке, в бухте Провидения, я видел два посёлка. Один по трубы домов был завален снегом, и жители ждали, когда их откопают. Даже ассенизатора присылали из города. Когда-то обитатели этого посёлка, назовём его Новым, жили в Старом, который находился на краю далеко уходившей в море косы. Тут имелась замечательная школа. Были девочки, которые поднимались раньше взрослых, чтобы разжечь жирник, и мальчики, обегавшие первыми берег, чтобы сообщить о ветре. Было удивительное народное воспитание, связывавшее промысел моржа с художественными способностями детей, сказки и легенды – с мужественными поступками, любовь – с играми в белую ночь, материнство – с вышитыми торбасами.
Но эту жизнь посчитали не перспективной и переселили людей из старого селения в новое. Оно находилось в мёртвом заливе, где не водились ни морж, ни нерпа, и охотники пьянствовали от безделья. Заботу о детях взяло на себя государство. С раннего возраста детей забирали в ясли, а потом в интернат, и дети, взявшись за руки, гуляли рядом с родительским домом, не заходя в него. Ребята вырастали покладистые, проверяющим нравились. После школы выпускников отправляли с провожатым в институт, но больше года никто почему-то не выдерживал, убегали назад. Но и родной край оказывался чужим. В своё время были уничтожены буквари, учебники родного языка, и теперь молодёжь и старики не понимали друг друга. Бабушки не могли объяснить внучатам, как шить тёплую одежду, а дедушки – как выводить стадо из оледеневшей тундры, или как пользоваться гарпуном во время морской охоты. В результате, по этому новому посёлку, у мёртвого залива, бродило, не зная, куда себя деть, потерянное поколение, и ничего нельзя было сделать.
Но в той же бухте Провидения находилось другое селение, и лишь только я приблизился к нему, сразу почувствовал, как свежий ветер дует в лицо.
Село называлось Сиреники и стояло над открытым морем. Я увидел новые дома с чукотскими мотивами на фасаде. А рядом – старые дома, тоже крепкие, с аккуратными крылечками и цветами на окошке. И силуэт ведьмы с метлой на трубе котельной (символ чукотских кочегарок) напоминал о близкой полярной ночи.
Я спустился на берег и познакомился с морскими зверобоями. Они были совсем юные. Крутились под ногами дедушек и отцов, которые разделывали морского зверя. Кидали камушки в море, убегая со смехом от мощного наката. Вместе с ребятами постарше вставали друг за другом и тянули канат, удерживая на волне моржа, в то время как взрослые выбирались на берег.
В лодках тоже были молодые. Учившиеся у потомственных зверобоев, как изготовлять лёгкие, смазанные жиром, эскимосские байдары, разворачиваться (хочется сказать, в жизни) и сбавлять, когда надо, ход, согласовывать свои действия с товарищами.
А школа… Собственно школа в селе Сиреники была похожа на зимний сад и делала то, что должна делать каждая при нормальной жизни. В школьном коридоре висели детские рисунки: история села и его будущее...
Эти два селения, по-моему, – чистый эксперимент, как будто нарочно проведённый над людьми ими же самими. И вряд ли данный урок требует повторения. Повторение в нашей истории – не мать, а мачеха учения. К чему повторять то, что и так ясно?
Внедрять в нетопленую школу стандарты, упекать детей в интернат, открывать двенадцатилетнюю учебку, ведущую на войну.
Не позволяйте, пожалуйста, надувать кита.

Пирамида требований и пейзажи за окном

В 1970-е, как и в другие годы, процветала услужливая педагогика. Выполняя социальный заказ (что это такое, никто не понимал, в отличие от продуктового), она сообщала о величайших завоеваниях нашей школы, уверяла, что советский народ стал самым образованным в мире. Из учебников педагогики, вышедших в свет в конце эпохи, можно было узнать, как успешно осуществлялось всеобщее среднее образование и воспитывался новый человек. Он был «растроенный» с одним «с». «Я растроенная, – говорила мне в те годы моя дочка Вика, учившаяся в английской школе, – в классе я одна, дома – другая, а сама с собою третья...»
Из многочисленных пунктов педагогических воздействий, рекомендуемых методистами в тот период, – ни одного положительного. Но это была ещё не теория. К тому историческому моменту, а именно к 70-м годам, когда она возникнет, будет накоплен большой опыт, создана научная школа, опубликованы оригинальные труды и инструкции, позволившие обосновать действенную формулу требования коллектива: «Не знаешь – научим, не можешь – поможем, не хочешь – заставим».
Это было открытие в академической педагогике, знаменующее новую школьную эпоху. Целая система требований в духе наступающего времени двинулась на учителя и ученика: «требование-совет», «требование в игровом оформлении», «требование – доверием», «требование выражением недоверия», «требование-просьба», «требование-намёк», «требование-обсуждение », « условное требование », « требование-угроза», «единые требования», «лестница требований». Ещё и лестница... Знакомая лестница.

«Успехи в осуществлении среднего образования к середине 70-х годов были бесспорными», – утверждали историки педагогики. А школьники, которых детские психологи просили завершить незаконченные предложения типа «В школе я...», писали таким образом: «устаю», «очень устаю», «маюсь дурью», «нервничаю», «хочу домой». «В школе я активист», «хорошая девочка», «не такая», «никто»... А когда им предлагали представить ещё лучшую школу, рисовали образ, в котором, наряду с дружбой, товариществом и взаимопониманием желаемым оказывалось: «перемена», «большая перемена», «свободный день», «большие каникулы»... То есть, сами того не ведая, развивали теорию отмирания школы.
«Закрыть школу нельзя, – убеждал меня знакомый учитель с многолетним стажем, – что же тогда они будут ненавидеть?»
Разработанная в этот период «теория целостного процесса воспитания гражданина СССР», к сожалению, не указывала, есть ли связь между успехами среднего всеобуча и распространившимися в школах фактами глотания на уроках наркотических таблеток, нюханья смоченных носовых платков, усилением идейно-нравственного воспитания и буйными выступлениями юных болельщиков «Спартака», военно-патриотическим воспитанием и печальными случаями пальбы по памятникам героев со звёздами.
Конечно, всё это детский лепет в сравнении с нынешними временам, когда палят уже не по памятникам. Но какова связь? Связи в то время, вероятно, не было. Куда-то исчезли двойки. Школы выстраивались на проспекте и махали флажками. У каждого директора школы на шее сидело по несколько управленцев...
«Однотипная учебная школа с одними и теми же занятиями для всего юношества страны, – заметил когда-то детский психолог П.Блонский, – является социальным и психологическим абсурдом». В эпоху среднего всеобуча от запада до востока шли одинаковые уроки, но из окна класса можно было увидеть разные пейзажи.

В ТУ ПОРУ я работал в информационно-вычислительном центре Министерства просвещения СССР, составлял сводки для служебного пользования. По ним выходило, что 70% лучших в мире школ требовали капитального ремонта, 40% в деревне не имели никаких видов благоустройств, кроме электрического освещения, 45% согревались печным теплом, 60% обходились без канализации. А в 1427 школах к началу 80-х ещё не горела лампочка Ильича.
Довелось побывать в разных местах и увидеть всё это воочию. Везде жили люди, думали о детях, что-то пытались сделать.
В Овстуге, на родине Тютчева, учитель истории Владимир Даниилович Гамолин с помощью детей перегородил село на две части: на одной, на маминой ферме, голосила нетель, у продмага стоял весёлый человек, наезжал инспектор с накачкой, а на другой – восстановленная тютчевская усадьба, музей, на картинах – благородные лица. Владимир Даниилович надеялся – перетянет. И другие надеялись.
Новатором в те годы можно было по праву считать учителя, не только создавшего свой метод, но сохранившего своё лицо, свои честь и достоинство. Таких учителей было не так уж и мало…

Поединок эпох на Проспекте октябрят

Минувшей осенью я оказался свидетелем символического события: несколько маленьких частных школ проводили «погружение в историю» в том самом пионерском лагере, где когда-то снимался знаменитый фильм «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещён». Помните, с Евгением Евстигнеевым в роли начальника лагеря, обращавшегося к пионерам: «Товарищи дети!»
Лагерь – не киношный, а всамделишный, находится в подмосковном Голицыно и носит имя пионера-героя Зои Космодемьянской. Её гигантская, наподобие сфинкса, статуя, до сих пор стоит перед входом. Везде следы сталинского ампира. Через заросший пруд ведёт детский железнодорожный мостик с ярко горящими на солнце алюминиевыми звёздами (так и кажется, что сейчас выскочат из кустов составы), у забора, среди битого стекла, валяются огромные стенды с фотографиями тех лет, а на месте торжественной лагерной линейки, на арке с ложно греческими колоннами выбито на вечные времена: «Слово чести крепче стали, будь в труде для всех пример. Чтобы с гордостью сказали: это сделал пионер!»
Сохранилась даже трибуна с мачтой, какой-то парнишка дёрнул трос и привязанный к нему носовой платок с ржавым скрежетом стал подниматься на флагшток...
Парень, правда, был из другой эпохи. Не в белой рубашке с красным галстуком, а с телефоном в кармане и серьгой в ухе. Вместе со своими приятелями он с изумлением рассматривал «очко» в туалете, единственном на три этажа, железные койки на пружинах в корпусах со звёздочками на Проспекте октябрят.
Сейчас на этом проспекте было совершенно другое время, в которое погружались ученики частных школ. Пятые-шестые классы погрузились в первобытную эпоху: с бумерангами и дротиками, срезанными из трубок борщаника, они дружно вышагивали из леса, горланя песню собственного сочинения: «Мы войной пойдём на соседнюю страну. Их вождя убьём и съедим его жену. Руки – отдельно, ноги – отдельно...» (Их задача, объяснил преподаватель, добраться до древнего эпоса).
Вторая группа – семиклассников-восьмиклассников, была из греко-римского периода. Им надо было от мифов через становление городов-полисов подняться до законов Солона. Эти ходили с бумажными обручами на лбу, на которых было написано Прометей, Афродита, Эрос, изготовляли театральные маски, писали гекзаметры и отправляли друг друга в Тартарары, которые помещались в лагерном туалете.
Третья группа пребывала в периоде Английской революции и сооружала эшафот, у них назревал Кромвель.
Каждый жил в своём времени, при этом все как-то пересекались, как в компьютерной игре «Цивилизация» одни нападали на других, учились, строили города, амбары, тюрьмы, библиотеки, университеты. Короче, занимались прогрессом, выясняя по ходу дела, что ему свойственна постепенность.
«Ещё раз прошу, греки, встаньте здесь, в линеечку. Зулусы, не толкайтесь. Англичане, где ваши мушкеты?» – кричал один из организаторов исторической игры Михаил Кожаринов, одновременно отчаянно махая полотенцем – изображая ветер. (Его частная общеобразовательная школа «Перспектива», выросшая из Центра ролевого моделирования, располагалась в Москве в нескольких строениях, одним из которых служил дебаркадер, баржа, пришвартованная к набережной.)
А здесь улицы бывшего пионерского лагеря были превращены в проливы и моря, а койки, вытащенные из корпусов – в корабли. Плавать можно, объясняли им, там, где развито мореплавание. «А где Страна мёртвых?» – интересуется учащийся частной школы.
Да вот она, вроде бы – в зарослях, развалинах, за обрывом – пионерская Страна мёртвых, захороненная, кажется, на веки вечные, ушедшая на дно пучины, или это только кажется, а если её хорошенько очистить и отдраить – взметнётся флажок под барабаны и горны?

«Весёлое звено»

Эта заброшенная пионерская держава показалась мне тогда просто декорацией для игры. Но сейчас я уже так не думаю.
Некоторое время назад в педагогике был провозглашён плюрализм: пусть расцветают все цвета. Школа общественная и частная имеют такие же права, как государственная. Учитель имеет право на авторскую программу. Семья – на выбор учителя и школы... Что-то осталось декларацией, что-то стало реальностью. Не стоит обольщаться – очень большой свободы не было в школе и в эти годы. Если, как у нас когда-то было принято, сравнивать с 1913-м годом, с той противоречивой, пёстрой, разноликой системой образования царской России, в которой имелось 30 моделей финансовой организации образования, 100 типов школ, 200 педагогических журналов, газет, вестников разных направлений, то сегодняшняя школьная палитра кажется ещё довольно бледной. Но всё же кое-что было достигнуто, главное, подвижка в умах. И вот теперь умы решено вернуть в исходное положение.
Всё возвращается: тотальный контроль, школьная униформа, «экспериментальные площадки» Министерства образования... И так же, как накануне показушного среднего всеобуча, опять собрались «догнать и перегнать Америку»: двенадцатилетнее обучение как у них, компьютер в каждую деревенскую школу! Похвальное намерение чиновников минобразования. А как, хочется спросить, насчёт – мела? Семидесяти процентов школ, не имеющих канализации?
Но в своей политике министерство образования, за редким исключением, не самостоятельно – оно озвучивает, как в прежние годы, указания ЦК, теперь это другие инстанции, имеющие своих советников. С некоторыми авторами новой реформы (или, как говорят, «модернизации» образования) довелось встретиться. Милые, в общем, молодые люди. С недурным образованием, полученным явно не в массовой средней школе. Цинизм ситуации состоит в том, что власть опять врёт. Как врала в СССР, вешая на уши коммунистическую лапшу, а сама посмеивалась в баньке над простофилями, так врёт и в нынешней России, давая своим детям элитное европейское образование и закрывая эту возможность для других.
Когда они говорят: нам не нужна частная школа, негосударственный институт, они говорят правду – им это действительно не нужно, у них и так всё есть. И когда они говорят: нам не нужна маленькая сельская школа, это тоже правда – не нужна она им. К чему? Слишком дорога. И они будут добиваться всеми силами, чтобы школа стоила дёшево, а лучше, чтобы она ничего не стоила, сравняют её с землёй, вместе с деревней, и отрапортуют, как это уже было. И кто-то положит себе в карман зарплату тысяч сокращённых учителей, и миллиард, выделенный на школьные компьютеры.
За двести лет существования ведомства просвещения, в нём были всякие министры, среди них встречались те, кто откровенно презирал народное образование. Но всё же и они, насаждая классические гимназии, не забывали про низшие народные училища. Была школа для богатых. Но имелась и школа для бедных, и не такая уж дурная, благодаря земскому самоуправлению...
Вдруг обнаружилось, что судьбы образования решают не общество и не профессиональные педагоги. Скорее экономисты-технократы, вышедшие когда-то из недр гайдаровских проектов и скрещенные со службой безопасности. И результат этого скрещивания, похоже, превзошёл все ожидания.
На семинаре по модернизации образования один из идеологов внушал слушателям: «Нам сказали построиться. И мы вас построим! Есть национальная доктрина, программа модернизации, там – экономика, иностранный, право. Где у вас в учебнике право?» И откровенничал в кулуарах: «Вот уж что я придушу в школе, это литературу. Нигде в мире нет, и здесь не будет».
И это – ультра-либералы? Реформаторы? Отцы и дети школьной перестройки 1980-х? Печально, но похоже, что преемственность в истории у нас выражается в одном: вчерашняя власть обслуживает сегодняшнюю. «Быстро, быстро», – как приговаривал известный киногерой Никиты Михалкова в «В вокзале для двоих».

В ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ ШКОЛЫ – в кино, по радио, телевизору – крайности. С одной стороны, ужастики, пальба двадцать четыре часа в сутки, впрочем, как в жизни, картинки про это (только наивные учительницы думают, что про это не знают дети), безвкусная реклама. А с другой стороны, всё чаще звучит по радио знакомая мелодия: «По улице шагает весёлое звено».
Эта песенка из моего детства. Но что за звено и куда оно теперь шагает? В заброшенном пионерском лагере погружаются в историю бессмертные боги, титаны. «Извините, – сказал воспитателю вышедший из кустов парень, – но мы же должны знать, кто мы – герои или люди?»
У нас невероятно короткая историческая память. Ну, забыли, что было при Николае. Что стряслось с нами при Иосифе. Но то, что было при нас самих же, четверть века назад?
Одинаковая до тошноты школа.
Выстроенная в шеренгу страна.
И ладно бы туда тянули жаждущие реванша отцы. Но ведь принимают решение вроде бы не во всём с ними согласные дети. А наступают на те же грабли. Может быть, им, учившимся в элитных школах, всё же не хватило образования? В соседних северных странах действуют государственные программы разукрупнения школ в сельской и городской местности. И только в одной стране их укрупняют.
В пионерской стране мёртвых, где трёхметровая статуя Зои...

Голубоглазые бабки и подсолнухи из Страны живых

Про Александра Ивановича Шевченко и его село Прелестное – отдельный разговор. А вот неподалёку от Прелестного есть городок Барвенково. Два с половиной века назад его основал казак Барвенок. Отсюда и название городка. «Основоположник» спокойно стоял на площади, пока местное начальство не приказало: «Убрать, не нужен». Казака Барвенка спихнули бульдозером в реку. Но Иван Дьяченко, сторож, он же директор и единственный сотрудник барвенковского музея, непутёвую голову казака подобрал и спрятал. «Голова у меня, подтвердил он. Хоть побита немного, в музее находится, у фондов».
Прошли годы, Ивана Сергеевича уже нет, но голова Барвенка, слышал, опять стала на своё место. Дьяченко и музей сохранили ему жизнь, вернее, воскресили казака из мёртвых.
Русский философ и библиотекарь Николай Федоров создал свою удивительную теорию воскресения человечества из мёртвых на основе осмысления явления музея, возвращающего жизнь не только предметам, но и людям. Стоит взглянуть на детские рисунки из музея народного творчества села Прелестного: все эти голубоглазые бабки, петухи, подсолнухи из Страны живых.
Но есть и Страна мёртвых. Когда-то Наркомпрос разделили на два ведомства: просвещения и культуры.
Тогда же, видимо, разрубили надвое и народного учителя, которого называли «проводником культуры». В одном ведомстве оказался просто учитель. В другом – завклуб. А культура – в третьем. И сегодня не во всякой школе её встретишь: идёт учебный процесс, передаются какие-то знания и навыки, но культура отсутствует.
Не знаю, как возвратить в народное образование культуру. Но думаю, что для начала надо установить с ней какую-то связь, вроде того, как это делают астрономы, пытаясь связаться с внеземной цивилизацией. Связь, контакт, потом, может быть, диалог.
Образование это ведь диалог с культурой: она тебе задаёт вопрос, ты ей. Порой неожиданный: «Почему у иконы обратная перспектива?» – услышал на уроке в духовной семинарии. Действительно, странно: чем дальше от нас предмет, тем он крупней, и линии в глубине не сходятся, а расходятся. Не туда входишь, как в пейзаж, а оно, то, что там есть, выходит к человеку. «Детишки, они не испорченные, так же рисуют», – замечает студент. «Почему, – спрашиваешь, – дорога вдали у тебя не суживается, а расширяется?» – «Как почему, – удивляется, – люди же оттуда пойдут».
Всё оттуда, школа, творчество, интерес – из Страны живых.