Глава 7. ПЕДАГОГИЧЕСКИЕ ПОРТРЕТЫ МОЕГО ВРЕМЕНИ

Улыбка не дана от рождения

Историки редко пишут о времени, в котором живут. А жаль. Записанное историком сегодняшнее может быть не менее исторично, чем вчерашнее. Всякое прошлое было когда-то современностью. А что есть современность? Миг один – и уже история...
Моё время ограничено рамками моей жизни, начавшейся в середине XX столетия. Это моё время. Могу ли я дать ему какое-то единственно верное обозначение, знак эпохи? Редко кому это удаётся. Обыкновенно человеческая жизнь вмещает разные времена.
И у каждого времени была своя школа, которую я воспринимал по-разному, хотя бы потому, что в одной учился, а в другой учил сам, не могу, правда, сказать, что это мне всегда удавалось. Но всё же это та школьная история, в которой я непосредственно участвовал, а заметки участника, очевидца представляют известный интерес.
Есть ещё некоторое преимущество таких записок. Поскольку наше время ещё не закончено, трудно да и незачем подгонять происходящее под какую-то историческую схему. История не может твориться по одной только воле людей, но и не пишется на небесах, скорее это совместное сочинение – то, что называется судьбой.
Мои ученические годы приходятся в общем-то на светлые времена. Сталинскую десятилетку я уже не застал. В 1958 г. вышел хрущёвский закон «о связи школы с жизнью». В педагогике наступила пора переоценки ценностей.
Пройдёт двадцать лет, оттепель сменится заморозками, опять оттепелью, придут «перестроечные времена», и я соображу, что почти все необычные учителя, педагоги-новаторы, явились из оттепели. Тогда они начинали, вырабатывали свой стиль, создавали школу: Шалва Амонашвили, Игорь Волков, Софья Лысенкова, Виктор Шаталов, Владимир Караковский... Если подсчитать средний возраст педагога-новатора и вычесть из него возраст эпохи гласности, получится, что расцвет творческих сил учителя приходится на тяжёлые времена умалчивания, господства посредственности и гонения таланта. Но самое начало совпадает с порой надежд. Наступила короткая пора надежд, и сколько всего в педагогике народилось – менее чем за 10 лет! Так же как в прошлом веке. Совпадали даже десятилетия.
Повторялась закономерность истории: ум, взращённый в свободе, может давать гениальные плоды и при тирании. Наоборот не бывает.
В 1960 – 1970-е годы сделано выдающееся открытие Александра Ивановича Мещерякова, продолжившего начатые в 20-е годы исследования Ивана Афанасьевича Соколянского, – раскрыты механизмы формирования личности. На самом драматическом человеческом материале – слепоглухоте. В конце 70-х доведётся столкнуться с воспитанниками педагога Мещерякова, философа Ильенкова, психолога Леонтьева (в Московском университете, где учились выпускники Загорского интерната, у них были замечательные учителя), и этот опыт перевернёт моё мировоззрение, отношение к жизни. Держа в своей руке мою руку, психолог и поэт Александр Суворов будет рассказывать одновременно на дактильном и обыкновенном языке, как у слепоглухонемого ребёнка формируется улыбка. «Улыбка не дана нам от рождения, – будет объяснять Саша, – ребёнок улыбается в ответ на улыбку матери, её смех. Но слепоглухонемой ребёнок не видит улыбки, не слышит смеха. Иван Афанасьевич Соколянский давал ребёнку ощупывать маски, улыбающиеся лица взрослых, и только тогда, постепенно, день за днём из гримасы формировалась улыбка...»
Где же правда, буду думать я: педагогика способна прервать жесточайший природный эксперимент, помочь стать личностью тому, кто, казалось бы, приговорён к пожизненному полуживотному-полурастительному существованию. И она же, педагогика, сама ставит жестокий эксперимент, делая человека слепым, глухим, немым перед лицом социальной действительности.